Л н толстой о религии и вере. Особенности религиозного мировоззрения льва толстого
Отец Георгий, многих образованных людей, которые приходят в Церковь, «проблема Толстого» сильно смущает. Для нескольких поколений Толстой стал символом русской классической литературы, мерилом нравственности. И вдруг, входя в храм, они должны оставить его за оградой?
Вы сразу начинаете с очень трудного вопроса. Наша современная церковная жизнь так устроена, что очень часто человек приходит в церковь и приносит в нее весь свой интеллектуальный, эмоциональный груз, всю свою «историю болезни», и не хочет с этим грузом в Церкви расставаться. Даже когда ему говорят, что это с духовной жизнью не связано, от этого в Церкви надо избавляться.
С Толстым так происходит очень часто. Есть, конечно, люди, которые просто любят Толстого, для которых он - олицетворение русской культуры, русского XIX века, в каком-то смысле даже русского дворянства. Таких людей, конечно, все меньше, просто потому что сейчас, к сожалению, все меньше людей интересуются русской литературой. А большинство ведь только «Войну и мир» в школе читали.
Но на христианскую жизнь люди смотрят, тем не менее, глазами Толстого. Это взгляд, который основан на признании примата моральных ценностей, моральных принципов. То есть, большое количество современных людей, приходящих в Церковь, считают, что в христианстве самое главное - мораль, этическое учение, которое выражено, в частности, в Нагорной проповеди. Именно так считал и сам Толстой.
И надо сказать, что Толстой сформулировал очень характерный, но совершенно ложный методологический принцип. Если взять все учения всевозможных религий, у них есть общее ядро и есть то, чем они отличаются. Ядро - это мораль. Мораль во всех религиях одинакова: не убий, не прелюбодействуй, не укради т.д. То, чем они отличаются, - мистическая часть вероучения, и она ошибочна, с точки зрения Толстого. И многие считают, что главное в христианстве, - понимание того, как себя надо вести.
 |
Вообще для русских интеллектуалов, интеллигентов это очень характерная деталь. Например, символ шестидесятничества Булат Окуджава, несомненно талантливый поэт. Его лейтмотив: «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке». Мы должны взяться за руки, потому что в этом мире тяжело, очень опасно, страшно и спасти нас может только союз. А этот союз, на самом деле, не спасет. Никакое человеческое сообщество, никакая группа людей, живущая даже самыми высокими моральными принципами, не спасается сама по себе, потому что спасать может только Бог. И либо человек в это верит, либо не верит.
Ленин говорил, что Толстой - «зеркало русской революции». Не преувеличено ли советским литературоведением место Толстого в «литературном пантеоне»? Почему большевики считали его своим?
Место в литературном пантеоне - это тема с субъективным оттенком. Но я много думал о том, каким видели Толстого его современники, как к нему относились люди начала XX века. Место в литературном пантеоне определяется в первую очередь отношением к художественному творчеству. И нужно сказать, что здесь мы имеем совершенно определенное свидетельство. В «Дневнике писателя» за 1877 год Достоевский прямо пишет, что "Анна Каренина" - это вершина русской литературы. Те, кто родились в 80-90- гг. XIX века, единодушно, за отдельными исключениями, свидетельствуют, что выросли на Толстом. Скажем, писатель Борис Зайцев или Сергей Николаевич Булгаков пишут, что не могу представить свое детство без собрания сочинений Толстого, которое зачитано до дыр. Мне кажется, эти свидетельства достаточно показательны.
С моей точки зрения, если оценивать художественное творчество Толстого - это великий русский писатель, который был бесконечно богато одарен, он получил такой дар, который немногие люди получают.
Вторая половина Вашего вопроса в том, как он этим даром воспользовался, почему большевики его полюбили, ведь так художественно одарен был не только Толстой, но и Достоевский, Чехов, Лесков и многие другие писатели и поэты? Для большевиков и для советской действительности Толстой был символом борьбы со всем тем, что сами большевики ненавидели. Это царская Россия, это самодержавие, это русская православная церковь, это вся государственная система, которая существовала в России, это судопроизводство, это тюрьмы, - все то, что Толстой уже к концу жизни начинает беспощадно критиковать.
Правда, есть и принципиальное различие: Ленин призывает к тому, чтобы все это, ему ненавистное, разрушить жестоко и как можно скорее, а для Толстого такой способ, конечно, был чужд, он к насилию и кровопролитию не призывал. Но, хотя он сознательно этого не делал, реально его произведения, которые написаны после так называемого «духовного переворота», были революционизирующим фактором. Они просто развращали русскую молодежь. Они приучали ее к мысли, что Церковь в России является служанкой власти, что Россия загнивает, что она разлагается, что пореформенные суды, скажем, это ужасно, очень плохо и с этим надо бороться.
Я помню в воспоминаниях Анастасии Цветаевой рассказ о том, как они ездили на похороны Толстого. Для их круга смерть Толстого с предшествовавшими ей обстоятельствами была огромным драматическим событием. Кто-нибудь из тех, кто увлекался Толстым и толстовством, потом, после революции, террора, говорил, что разочаровался в нем?
На самом деле, что значит «увлекался толстовством»? Увлекаться чтением Толстого, это одно, а причислять себя к числу его сторонников, - другое. Чтением Толстого были увлечены тогда очень многие русские интеллигенты. Что касается случаев обращения его сторонников, то у нас есть очень яркие примеры.
Например, святой мученик Михаил Иванович Новоселов был некоторое время толстовцем и пытался осуществить на практике его программу, был одним из организаторов земельной коммуны, пытался обрабатывать землю и так далее. Но в какой-то момент он вдруг понял, что это очень зыбкий идейный фундамент, на котором жизнь человека не построишь и, тем более, не может произойти тех улучшений в жизни русского крестьянина, русских людей, которые, конечно, были необходимы, о которых все говорили. И разочарование в толстовстве происходит у него достаточно быстро: в 1901 году он уже пишет Толстому письмо, в котором очень четко излагает позиции, по которым они с Толстым расходятся. То есть, бывший ревностный толстовец, а он был именно ревностным толстовцем, потому что опубликованы его письма Толстову, где он подчеркивает, что считает Толстого своим учителем, наставником, в начале XX-го века он уже понимает, что эта программа является иллюзией и, на самом деле, она для молодых душ в первую очередь разрушительна. Такие примеры есть.В Ясной поляне жуткое впечатление производит могила Толстого, просто какой-то экзистенциальный ужас охватывает. Эта одинокая могила над обрывом, особенно после того, как ты побываешь в храме в Кочаках, где захоронена вся его семья: и предки, и дети, и почти все родные. Мне кажется, эта могила - символ его одиночества. Вы в своей книге вписываете его в широкий контекст российского общества, но при этом и при чтении биографии Толстого, и когда бываешь в Ясной поляне, есть ощущение, что контекст контекстом, но его трагедия была в том, что он был совершенно одинок...
Так трудно сказать. Идейный мир человека сложно устроен. Во-первых, Толстой - это очень интересный культурно-психологический тип. Это человек, который, как замечательно пишет отец Георгий Флоровский, просто застрял в XVIII-м веке, в просвещенческой идеологии, которая для него актуальна в варианте Руссо. И этот просвещенческий след за ним тянется всю жизнь, он от этого избавиться не может. Отсюда его рационализм, установка на то, что религиозную ценность имеет только то, что может быть понято и прочувствовано лично. Для Толстого большое очень значение имеет чисто интеллектуальный процесс, рефлексия и эмоциональный процесс - чувства. Для него само понятие веры, так, как мы понимаем веру, не представляет ценности. Для него не существует объективных критериев идейных христианских установок. Христианство для Толстого - это некий субъективный процесс, субъективный фактор, можно так сказать, и именно поэтому Толстой очень близок к протестантизму XIX и начала XX-го века. Именно поэтому он сам изучал протестантов, и протестанты изучали Толстого и продолжают изучать очень настойчиво.
Но Вы правы: он действительно одинокий человек. В какой-то момент он вдруг увидел, что его взгляды никто разделить не может. Для семьи они были не актуальны, неинтересны, потому что Софья Андреевна была совершенно другим человеком. Правда, мне кажется, что некоторые авторы достаточно произвольно противопоставляют заблуждениям Толстого христианство Софьи Андреевны. Ее очень относительно можно назвать православной. Конечно, она была доброй женщиной, в ее сердце всегда жило покаяние, но, как и многие ее современницы, она, к сожалению, с учением Церкви, с самыми простыми вещами была знакома очень поверхностно. И, тем не менее, конечно, взгляды мужа ей были не близки. Не только религиозные взгляды, но и взгляды на ведение хозяйства, взгляды на собственность. Все это предопределило их расхождение.
А когда в жизни Толстого появился человек, который, казалось бы, мог эти взгляды с ним разделить, я имею в вид Владимира Григорьевича Черткова, то выяснилось, что масштаб личности Черткова не соответствует масштабу личности Толстого. Чертков, здесь я уже выражаю свое собственное мнение, не мог понять, что, собственно, Толстого так волнует и мучает.
Всякий раз, когда мы видим «переводы» тех или иных мыслей Толстого, мы понимаем, насколько здесь уровень снижен. Это очень схематично, очень политизировано, рассчитано на восприятие внешнего наблюдателя или читателя. Поэтому, я считаю, что у Толстого самое интересное - это его дневник. Не его публицистические произведения, не религиозные трактаты, где просто содержатся какие-то абсурдные вещи, а именно дневник, где он старается быть честным сам с собой всегда, и видно насколько по масштабам этот источник, - дневник Толстого, - стоит в стороне от других произведений русской литературы. Он интересен, как такая кухня, где Толстой пытается выработать некий позитивный взгляд на жизнь. Я думаю, что ему это не удалось.
Если посмотреть дневники последних лет его жизни, по ним видно, что он терпит идейный крах. Это и было одной из причин его ухода из Ясной поляны.
Все, кто занимается изучением Толстого, делятся на две группы: одни считают, что уход Толстого - это его победа, а другие - что это его поражение. Я отношусь к первой группе. Уход - тяжелое поражение, свидетельство его растерянности и беспомощности перед вопросами, которые перед ним встают. И очень важно, что в этот момент он направляется в Оптину пустынь. Почему? Не потому что у него было сознательное какое-то стремление, скажем, поговорить со старцами или какое-то осознанное, оформленное желание, просто он сердцем чувствовал, что там живут люди, которые его знают и ждут. В частности, старец Иосиф, преподобный Иосиф (Литовкин). Толстой это нутром своим понимал, потому что опыт приездов в Оптину пустынь в нем жил всю жизнь, когда он даже сознательно старался этот опыт в себе подавить, задавить, ему это не удавалось.
 |
Надо сказать, что сам Толстой это понимал. Потому что в том же самом дневнике у него постоянно присутствует мотив, можно сказать лейтмотив его жизни: а ну-ка, докажи, что ты сам христианин. Он чувствует, что это расхождение с близкими, с семьей, женой, окружающими людьми, противоречит его собственным взглядам.
Он понимает, что не может свою жизненную программу, свои идеи реализовать практически. Но он не хочет понять, что это не случайно, не потому что он не прикладывает своих собственных усилий, а потому что сами идеи висят в воздухе.
Дело в том, что всякий человек, который хочет быть просто моралистом, не веря в Того, Кто является источником морали, всякий человек, который отвергает Христа, но принимает Его учение, в конечном итоге все равно разрушает свою жизнь. Его жизнь саморазрушительна и разрушительна для окружающих.
Это замечательно прочувствовал Федор Михайлович Достоевский. Вообще, для меня это поразительно, каким образом Достоевский фактически предвидел то, что потом написал Толстой. Ведь Достоевский скончался в 1881 году, к этому моменту практически никому еще новые взгляды Толстого не были известны, их нигде нельзя было прочитать. И вот, тем не менее, и в "Дневнике писателя", и в художественном творчестве мы находим со стороны Достоевского понимание того, к чему такой взгляд на жизнь, такое «христианство» без Христа может привести. Я приведу только один пример, это роман «Идиот». В чем главный смысл романа «Идиот», кто такой князь Мышкин? Ведь в определенном смысле роман «Идиот» написан как художественный ответ на книгу Эрнеста Ренана, посвященную жизни Христа. Взгляд Ренана достаточно известен: Христос - это такой положительный тип, это человек, который нес людям высокое учение. И Достоевский блестяще показывает, что на самом деле происходит и с нравственностью, и с человеком, и с самим носителем этих идей, если он только человек, если он только добрый человек и даже если он человек очень высокой нравственности. Князь Мышкин в черновых материалах к этому роману назван «князь-Христос», то есть это некий образ Христа. Но это герой, у которого нет почвы под ногами, он сам очень добр и он пытается принести окружающим людям добро. И что происходит в результате: он разрушается сам, он возвращается в свое исходное состояние, становится идиотом и его увозят снова в Швейцарию. Он разрушает все вокруг себя, все вокруг него просто погибают. Вот замечательный художественный ответ Достоевского на эту идею. Мораль сама по себе не может никого спасти, она может только погубить. И, к сожалению, Толстой этого не осознал. Он понимал, что его, как Вы правильно сказали, собственные взгляды никому вокруг не несут счастье, начиная с членов его семьи. И при этом он не понимал, почему это происходит, потому что его рационалистические, эмоциональные и нравственные установки, они, на самом деле, без этой христианской почвы, без веры, разрушительны.
Вернемся к проблеме отпадения Льва Толстого от Церкви. Протоиерей Иоанн Кронштадский довольно агрессивно обличал писателя, митрополит Антоний (Вадковский), напротив, написал Софье Андреевне очень спокойное мудрое письмо, многие иерархи были близки к интеллигенции, участвовали в религиозно-философском обществе, и, наверное, они уважали Толстого как писателя, потом, он же все-таки был дворянин, что тогда было немаловажно. Как церковные люди реагировали на постановление Синода ?
Реакция была очень разной. И, собственно, Вы в своем вопросе обозначили два разных полюса. Отец Иоанн Кронштадтский - это жесткий полюс, это такое обличение, которое было необходимо. Почему? По той простой причине, что многие люди, когда прочитали определение Синода, не очень поняли вообще, чем оно вызвано. Ведь в их глазах Толстой являл собой пример образцового христианина. Они считали, что взгляды Толстого - это и есть настоящее истинное христианство. Просто потому что они не были знакомы с учением Церкви и смутно представляли, какое на самом деле христианство проповедует Церковь. И отец Иоанн Кронштадтский просто четко обозначил эту разницу: Христос Толстого - это не Христос Церкви. Надо сказать, что задолго до отца Иоанна Кронштадтского эту мысль выразил в своем письме Толстому в 1881 году Константин Петрович Победоносцев. Это очень яркий документ. Победоносцев пишет: «Мой Христос - это не Ваш Христос. Своего я знаю мужем силы и разума, который исцеляет расслабленных, а Ваш Христос - это расслабленный, который сам требует исцеления».
А был другой полюс, полюс толерантности, в этом смысле вообще владыка Антоний (Вадковский) был очень терпимым человеком. Хотя, как свидетельствуют факты, именно митрополит Антоний был одним из инициаторов издания синодального акта. И в целом надо сказать, что, конечно, священнослужители и церковные иерархи поддержали эту инициативу Синода, правда, некоторые из них не были уверены, что она своевременна. Потому что в тот период, когда синодальный акт был издан, они полагали, что уже настолько общество наэлектризовано, что ничего, кроме раздражения и неприятия этот документ не может вызвать. Но Церковь не могла промолчать. Она могла по-разному говорить, она могла издать документ, написанный языком отца Иоанна Кронштадтского, но был издан очень мягкий документ, каким я считаю синодальный акт.
Было несколько священников, которые это определение не приняли, есть уникальный по-своему случай, когда даже один из Афонских монахов, отец Ксенофонт (Вяземский) не принял это определение и стал на Афоне проповедовать, что на самом деле Толстой настоящий христианин, а с ним поступили бесчеловечно.
Тут нет ничего поразительного, потому что магия личности Толстого такова. Мы с Вами дети второй половины XX-го века, для нас этой магии уже не существует. А для русских интеллигентов, которые жили во второй половине XIX века, как сейчас принято говорить: «Толстой - это наше все». Так и было в значительной степени. И очень важно, что был Достоевский, который показал, что возможна альтернатива, важно, что был человек, сопоставимый с Толстым по своему художественному таланту. А я лично считаю, что не менее одаренный, чем Толстой. Просто у него не было возможности так писать, как писал Толстой. Толстой всю жизнь был обеспечен, и в Ясной Поляне у него было время. А Достоевский все время нуждался и вынужден был заранее еще не написанные свои романы продавать издателям.
- Почему эта тема Толстого стала так актуальна сейчас? Например, практически одновременно с Вашей книгой вышла книга Павла Басинского «Бегство из рая». Как раз о проблеме ухода
.
Я могу высказать только свою собственную точку зрения на этот счет. С одной стороны, есть люди, которые, действительно, переживают всю эту историю, как свою личную беду. В первую очередь, это члены семьи, потомки Толстого, со многими из которых я знаком, это замечательные люди. И для меня, конечно, очень важно было понять в какой-то момент, что большинство из них - члены Церкви. Они по-разному воцерковлены, это уже не наши проблемы, но, тем не менее, они все-таки воспринимают Церковь как свой дом. Для них тема отлучения Льва Николаевича очень болезненна. И от этих семейных обсуждений расходятся круги, в них оказываются вовлечены другие люди.
Они искренне этим вопросом озабочены, но могут просто чего-то недопонимать. И когда мы устраиваем конференции многочисленные, посвященные Толстому, его взаимоотношениям с Церковью, мы встречаемся и пытаемся друг другу эти вещи объяснять. А есть люди, которые воспользовались годовщиной 100-летия со дня смерти Толстого для того, чтобы в каком-то смысле, помуссировать еще раз эту тему: какая плохая Церковь, как она плохо поступила с великим русским писателем 100 лет назад, посмотрите еще раз, никаких же оснований не было.
- Ведь есть же очевидные его собственные тексты. Там же просто написано: я не член этой Церкви.
Эти тексты можно очень по-разному воспринимать, интерпретировать. Мне все эти аргументы хорошо известны. Один из них из книги Басинского, хотя я ее полностью не успел прочесть, эпизод с приходом Толстого в Оптину Пустынь. Как его автор воспринимает: Толстой всем своим видом показывал, что он хочет встретиться со старцами, он как бы мозолил им глаза, ходил к этому скиту, все ждал, что его туда пригласят. И неужели они, старцы, не могли его туда пригласить? Почему они так поступили? Они должны были ему по-христиански выйти на встречу, пригласить побеседовать. Вот если бы они это сделали, то, может быть, что-то сложилось бы и по-иному. То есть, вся ответственность с личности Толстого переносится на бедных и больных старцев.
- Которые должны были сами выбежать .
Выбежать они не могли, потому что старец Иосиф болел и лежал. Я вообще не уверен, что он знал о приходе Толстого. Архимандрит Ксенофонт, настоятель Оптиной пустыни, знал, об этом есть свидетельства. А что знали старцы, я не знаю. Поэтому нельзя все так примитивно воспринимать.
А Вы почему занялись темой Толстого? Она ведь не приятна церковному человеку, эмоционально она задевает, когда в этом всем копаешься .
Вы сами на этот вопрос ответили. Я считаю, что с научной точки зрения интересно заниматься только тем, что эмоционально задевает. Потом, я сам учился в Университете и лекции читал, но мне все равно было не понятно с этой историей отлучения, как и почему это произошло.
Но главный интерес здесь в другом. Меня просто интересует история русской религиозности XIX-го века, а Толстой - это человек-губка. Он на самом деле впитывал в себя все, что было важного и интересного в этой области. Другое дело, что мы говорили о его изолированности, одиночестве. Его сознание, психический склад таковы, что то, что он не принимает категорически, он сразу отбрасывает. Поэтому это очень своеобразная губка. В нем находит отражение все, что есть, но что-то ему глубоко чуждо. Очень интересно, как он, например, читал славянофилов, Хомякова. Сначала он интересуется Хомяковым, затем его отвергает. А то, что он однажды отверг, для него уже не существует всю жизнь. В этом смысле он был не гибким человеком. Правильно про него сказали: медведь, который гнет дуги. В идейных своих поисках он был медведем. Но, тем не менее, мне показалось, что Толстой - это то, с чего надо эти поиски в области истории русской религиозности начать. Это будет достаточно удачно.
А сейчас это имеет какую-то актуализацию? Поиск ответов на эти вопросы, почему он важен для наших современников?
Я бы сказал, что актуальность не столько научная, сколько актуальность для церковной жизни. Почему это важно? Я прекрасно помню конец 80-х начало 90-х, какой был религиозный подъем: Тысячелетие Крещения Руси, молодежь приходит в Церковь, все узнают, что открылся наш Университет, открылась Оптина пустынь, туда можно поехать. А дальше что происходит? Человек в Церковь приходит и приносит какой-то свой духовный идейный багаж, все то, что он накопил в предыдущей жизни. Это какие-то философские концепции, это его увлечения личные, рок-музыка или что-то еще. И не хочет с этим расставаться.
Вот он вроде бы сюда пришел, он вроде бы переступил церковную ограду, но для него христианство - это то, что он сам считает христианством. То, что он себе придумал в качестве христианства. А христианство - это то, чему учит Церковь, то, о чем пишут Святые Отцы, то, что написано в Евангелии. И реальный переворот, эта метанойя, покаяние, оно происходит тогда, когда человек понимает, что он должен от своих страстей и многих своих взглядов отказаться. Понять, что то, что он исповедует, - это не христианство. И с этой точки зрения, тема "Толстой и Церковь" очень актуальна.
Я могу сказать, что в значительной своей части наши современные интеллектуалы (я тут сознательно не употребляю слово интеллигенция), люди, которые занимаются интеллектуальным трудом, которые вообще читают книжки, в значительной степени толстовцы, даже тогда, когда они сами этого не осознают. Даже тогда, когда они вообще Толстого не открывали.
Ну и второй вопрос, который часто задают: а как, например, школьный курс литературы, получается, надо от туда Толстого выкинуть, раз он отлучен? Есть православные гимназии, в которых его не изучают. Мне кажется, что здесь для нас важна некоторая широта взглядов. Да, Толстой - человек, который отбросил от себя Церковь, но даже в этом он остается русским человеком XIX века, даже в этом он остается частью русской культуры.
Он пренебрег своим художественным даром, потому что если бы он на той почве, на которой написана "Анна Каренина", оставался и дальше, он бы остался в Церкви. Художественная стезя его направляла каким-то образом. В этом смысле очень показательна его повесть «Хаджи-Мурат». Он в эту повесть постоянно хочет вставить какие-то свои идеи, связанные с правительством, войной на Кавказе и т.д. А художник все время прорывается. И по этому произведению можно видеть, как художник воюет с моралистом и как художник часто побеждает. И Толстой, это беда его, этого не видит и не понимает, что есть истина, а что есть надумано.
 |
Почему Толстой не создал какого-то систематического учения? Были толстовские общины, но он же их не сам организовывал, это уже была инициатива последователей. Он имел все шансы создать секту, ведь были на лицо все признаки: и харизматический лидер, и идеи, которые легко облекаются в руководство к действию, наличие последователей, поклонников. Почему же такая секта не возникла, и даже его учение систематически не изложено?
Может быть, и нельзя так утверждать определенно. Ведь Толстой скончался в 1910 году. У него были последователи, некоторые из этих последователей пытались организовать коммуны, некоторые из этих последователей проповедовали неучастие в военных действиях. Просто до прихода к власти большевиков прошло всего 7 лет с момента смерти Толстого. А это слишком маленький срок для того, чтобы движение могло как-то оформиться. Но даже после большевистского переворота 1917-го года некоторые идеи Толстого были реализованы практически.
Например, в 1919-м году был издан декрет об освобождении от службы в армии по религиозным убеждениям. Причем этот декрет появился благодаря исключительно сторонникам Толстого. В первую очередь, благодаря деятельности Черткова. Существовало толстовское общество и не одно. Эти люди собирались, что-то обсуждали, но, понятно, что в какой-то момент все это было уничтожено.
Другое дело, Вы в чем правы, что даже если бы это движение имело возможность оформиться как-то широко, оно было не жизнеспособно совершенно, как показывает история общины Новоселова, общины Неклюева и каких-то других образований. Потому что сама по себе идея работать на земле, кормить себя трудом своих собственных рук - это головная идея, это типичная такая интеллигентская идея, то, что Сергей Николаевич Булгаков совершенно точно называет «народобожием». Опять это замена. Вот есть христианство Евангелия и христианство Церкви, а есть народный вариант: христианство - это то, что проповедует русский крестьянин. Сам по себе тезис благочестивый, но довольно сомнительный. Вобщем-то, можно сказать, что это движение потерпело крах. Хотя последние толстовцы были уничтожены уже в эпоху сталинского террора, в 1937-38-м годах. Я видел некоторые следственные дела. Как-то эта ниточка тянулась.
Люди мирно живут между собой и согласно действуют только тогда, когда они соединены одним и тем же мировоззрением: одинаково понимают цель и назначение своей деятельности.
Так это для семей, так это и для различных кружков людей, так это для политических партий, так это для целых сословий и так это, в особенности, для народов, соединенных в государства.
Люди одного народа живут более или менее мирно между собой и отстаивают дружно свои общие интересы только до тех пор, пока живут одним и тем же усвоенным и признаваемым всеми людьми народа мировоззрением. Общее людям народа мировоззрение выражается обыкновенно установившейся в народе религией.
Так это было всегда и в языческой древности, так это есть и теперь и в языческих, и магометанские народах, и с особенной ясностью в самом древнем и до сих пор продолжающем жить одной и той же мирной и согласной жизнью народе Китая. Так это было и среди так называемых христианских народов. Народы эти были внутренне соединены той религией, которая носила название христианской (все выделения сделаны редакцией ).
Религия эта представляла из себя очень неразумное и внутренне противоречивое соединение самых основных и вечных истин о жизни человеческой с самыми грубыми требованиями языческой жизни. Но как ни грубо было это соединение, оно, облекаясь в торжественные формы, долгое время отвечало нравственным к умственным требованиям европейских народов.
Но чем дальше подвигалась жизнь, чем больше просвещались народы, тем всё очевиднее и очевиднее становилось внутреннее противоречие, заключающееся в этой религии, её неосновательность, несостоятельность и ненужность. Так это продолжалось веками, и в наше время дошло до того, что религия эта держится только инерцией, никем уже не признается и не исполняет главного свойственного религии внешнего воздействия на народ : соединения людей в одном мировоззрении, одном общем всем понимании назначения и цели жизни.
Прежде религиозное учение это распадалось на различные секты , и секты горячо отстаивали каждая свое понимание, теперь этого уже нет. Если и существуют различные секты между разными охотниками словопрений, никто уже серьезно не интересуется этими сектами. Вся масса народа - как самые ученые, так и самые неученые рабочие не верят уже не только в эту когда-то двигавшую людьми христианскую религию, но не верит ни в какую религию , верят, что самое понятие религии есть нечто отсталое и ненужное. Люди ученые верят в науку, в социализм, анархизм, прогресс. Люди неученые верят в обряды, в церковную службу, в воскресное неделание, но верят как в предание, приличие; но веры, как веры, соединяющей людей, движущей ими, совсем нет, или остаются исчезающие её остатки.
Ослабление веры, замена или скорее затемнение её суеверными обычаями и 1 для масс и рационалистическое толкование основ веры высшими учеными классами происходит везде: и в браманизме, и в конфуцианстве, и в буддизме, и в магометанстве, но нигде нет того полного освобождении народов от религии, какое произошло и с необыкновенной быстротой происходит в христианстве.
Затемнение основ веры суеверными толкованиями и обычаями есть общее всем религиям явление. Общие причины затемнения основ веры заключаются, во-первых, и главное, в том, что всегда именно непонимающие люди желают толковать учение и своими толкованиями извращают и ослабляют его; во-вторых, в том, что большинство ищет видимых форм проявления учений и переводит на вещественный духовный смысл учения; в-третьих, в общих всем религиям жреческих искажений религиозных основ учений ради выгод жрецов 2 и властвующих классов.
Все три причины эти извращения религии общи всем религиозным учениям и исказили отчасти учения браманизма, буддизма, таосизма (ныне называется «даосизм» - прим. редакции), конфуцианства, еврейства, магометанства; но причины эти не уничтожили веру в эти учении. И народы Азии, несмотря на извращения, которым подверглись эти учения, продолжают верить в них и соединены между собой и отстаивают свою независимость. Только одна так называемая христианская религия утратила всякую обязательность для народов, исповедующих её, и перестала быть религией. Отчего это? Какие особенные причины произвели это странное явление?
Причина эта в том, что так называемое церковно-христианское учение не есть цельное, возникшее на основании проповеди одного великого учителя учение, каковы буддизм, конфуцианство, таосизм, а есть только подделка под истинное учение великого учителя, не имеющая с истинным учением почти ничего общего, кроме названия основателя и некоторых ничем не связанных положений, заимствованных из основного учения.
Знаю, что то, что я имею высказать теперь, именно то, что та церковная вера , которую веками исповедовали и теперь исповедуют миллионы людей под именем христианства, есть не что иное, как очень грубая еврейская секта, не имеющая ничего общего с истинным христианством , - покажется людям, исповедующим на словах учение этой секты, не только невероятным, но верхом ужаснейшего кощунства.
Но я не могу не сказать этого. Не могу не сказать этого потому, что для того, чтобы люди могли воспользоваться тем великим благом, которое даёт нам истинное христианское учение, нам необходимо, прежде всего, освободиться от того бессвязного, ложного и, главное, глубоко безнравственного учения, которое скрыло от нас истинное христианское учение. Учение это, скрывшее от нас учение Христа, есть то учение Павла, изложенное в его посланиях и ставшее в основу церковного учения. Учение это не только не есть учение Христа, но есть учение прямо противоположное ему.
Стоит только внимательно прочесть евангелия, не обращая /в них/ особенного внимания на всё то, что носит печать суеверных вставок, сделанных составителями, вроде чуда Каны Галилейской, воскрешений, исцелений, изгнания бесов 3 и воскресения самого Христа, а останавливаясь на том, что просто, ясно, понятно и внутренне связано одною и тою же мыслью, - и прочесть затем хотя бы признаваемые самыми лучшими послания Павла, чтобы ясно стали то полное несогласие , которое не может не быть между всемирным, вечным учением простого, святого человека Иисуса с практическим временным, местным, неясным, запутанным, высокопарным и подделывающимся под существующее зло учением фарисея Павла.
Как сущность учения Христа (как всё истинно великое) проста, ясна, доступна всем и может быть выражена одним словом: человек сын Бога, - так сущность учения Павла искусственна, темна и совершенно непонятна для всякого свободного от гипноза человека.
Сущность учения Христа в том, что истинное благо человека - в исполнении воли отца. Воля же отца - в единении людей. А потому и награда за исполнение воли отца есть само исполнение, слияние с отцом. Награда сейчас - в сознании единства с волей отца. Сознание это дает высшую радость и свободу. Достигнуть этого можно только возвышением в себе духа, перенесением жизни в жизнь духовную.
Сущность учения Павла в том, что смерть Христа и его воскресение спасает людей от их грехов и жестоких наказаний, предназначенных Богом теперешним людям за грехи прародительские.
Как основа учения Христа в том, что главная и единственная обязанность человека есть исполнение воли Бога, то есть любви к людям, - единственная основа учения Павла та, что единственная обязанность человека - это вера в то, что Христос своей смертью искупил и искупает грехи людей.
Как, по учению Христа , награда за перенесение своей жизни в духовную сущность каждого человека есть радостная свобода этого сознания соединения с Богом, - так, по учению Павла , награда доброй жизни не здесь, а в будущем, посмертном состоянии. По учению Павла , жить доброй жизнью надо, главное, для того, чтобы получить за это награду «там». Со своей обычной нелогичностью он говорит, как бы в доказательство того, что должно быть блаженство будущей жизни: «Если мы не распутничаем и лишаем себя удовольствия делать гадости здесь, а награды в будущей жизни нет, то мы останемся в дураках» 4 .
Да, основа учения Христа - истина, смысл - назначение жизни. Основа учения Павла - расчёт и фантазия.
Из таких различных основ естественно вытекают и еще более различные выводы.
Там, где Христос говорит , что люди не должны ждать наград и наказаний в будущем и должны, как работники у хозяина, понимать свое назначение, исполнять его, - всё учение Павла основано на страхе наказаний и на обещаниях наград, вознесения на небо или на самом безнравственном положении о том, что если ты веришь, то 5 избавишься от грехов, ты безгрешен.
Там, где в евангелии признаётся равенство всех людей и говорится, что то, что велико перед людьми, мерзость перед Богом. Павел учит повиновению властям, признавая их от Бога , так что противящийся власти противится Божию установлению.
Там, где Христос учит тому, что человек должен всегда прощать, Павел призывает анафему на тех , кто не делает то, что он велит, и советует напоить и накормить голодного врага с тем, чтобы этим поступком собрать на голову врагу горячие уголья, и просит Бога наказать за какие-то личные расчеты с ним Александра Медника, Евангелие говорит , что люди все равны, Павел знает рабов и велит им повиноваться господам. Христос говорит : «Не клянись вовсе и кесарю отдавай только то, что кесарево, а то, что Богово - твоя душа - не отдавай никому». Павел говорит : «Всякая душа да будет покорна высшим властям: ибо нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены», (Римл. XIII, 1, 2).
Христос говорит : «Взявшие меч от меча погибнут». Павел говорит : «Начальник есть божий слуга, тебе на добро. Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч, он - божий слуга… отмститель в наказание делающему злое» (Римл. XIII, 4).
Христос (Так в публикации журнала “Слово”, хотя здесь явная опечатка, поскольку далее цитируются слова апостола Павла) говорит : «Для сего вы и подати платите: ибо они божии служители, сим самым постоянно занятые. И потому отдавайте всякому должное; кому подать - подать; кому оброк - оброк, кому страх - страх, кому честь - честь» (Римл. ХIII, 6, 7).
Но не одни эти противоположные учения Христа и Павла показывают несовместимость великого, всемирного учения, уясняющего то, что было высказано всеми величайшими мудрецами Греции, Рима и Востока, с мелкой, сектантской, случайной, задорной проповедью непросвещенного, самоуверенного и мелко-тщеславного, хвастливого и ловкого еврея. Несовместимость эта не может быть очевидна для всякого человека, воспринявшего сущность великого христианского учения.
А между тем целый ряд случайных причин сделали то, что это ничтожное и лживое учение заняло место великого вечного и истинного учения Христа и даже на много веков скрыло его от сознания большинства людей.
Правда, во все времена среди христианских народов были люди, понимавшие христианское учение в его истинном значении, но это были только исключения . Большинство же так называемых христиан, в особенности после того, как властью церкви писания Павла даже и его советы приятелям о том, чтобы пить вино для поправления желудка, были признаны непререкаемым произведением святого духа, - большинство верило, что именно это безнравственное и запутанное учение, поддающееся, вследствие этого, самым произвольным толкованиям, и есть настоящее учение самого Бога-Христа.
Причин такого заблуждении было много различных.
Первая та, что Павел, как и все самолюбивые, славолюбивые проповедники лжи, суетился, бегал из места в место, вербовал учеников, не брезгуя никакими средствами для приобретения их; люди же, понявшие истинное учение, жили им и не торопились проповедовать 6 .
Вторая причина была в том, что послания, проповедующие, под именем Иисуса Христа, учение Павла, известные прежде чем евангелия (это было в 50-х годах после рождения Христа. Евангелия же появились позднее).
Третья причина была в том, что грубо суеверное учение Павла было доступнее грубой толпе, охотно принявшей новое суеверие, заменявшее старое.
Четвертая причина была та, что учение это (как ни ложно оно было по отношению тех основ, которые оно извращало), будучи все-таки разумнее грубого исповедуемого 7 народами язычества, между тем не нарушало языческих форм жизни, как и язычество, допуская и оправдывая насилия, казни, рабство. Тогда как истинное учение Христа, отрицая всякое насилие, казни, войны, рабство, богатство, - в корне уничтожало весь склад языческой жизни 8 .
Сущность дела была такая.
В Галилее и Иудее появился великий мудрец, учитель жизни, Иисус, прозванный Христом. Учение его слагалось из тех вечных истин о жизни человеческой, смутно предчувствуемых всеми людьми и более или менее ясно высказанных всеми великими учителями человечества: браминскими мудрецами, Конфуцием, Лао-Тзе 9 , Буддой. Истины эти были восприняты окружавшими Христа простыми людьми и более или менее приурочены к еврейским верованиям того времени, из которых главное было ожидание пришествия мессии.
Появление Христа с его учением, изменявшим весь строй существующей жизни, было принято некоторыми как исполнение пророчества о мессии. Очень может быть, что и сам Христос более или менее приурочивал свое вечное, всемирное учение к случайным, временным религиозным формам того народа, среди которого он проповедовал. Но, как бы то ни было, учение Иисуса привлекло учеников, расшевелило народ и, всё более и более распространяясь, стало так неприятно еврейским властям , что они казнили Христа 10 и после его смерти гнали, мучили и казнили его последователей (Стефана и других). Казни, как всегда, только усиливали веру последователей.
Упорство и убежденность этих последователей, вероятно, обратили на себя внимание и сильно поразили одного из фарисеев-гонителей, по имени Савл . И Савл этот, получив потом название Павла, человек очень славолюбивый, легкомысленный, горячий и ловкий, вдруг по каким-то внутренним причинам, о которых мы можем только догадываться, вместо прежней своей деятельности, направленной против учеников Иисуса, решился, воспользовавшись той силой убежденности, которую он встретил в последователях Христа, сделаться основателем новой религиозной секты, в основы которой он положил те очень неопределённые и неясные понятия, которые он имел об учении Христа, все сросшиеся с ним еврейские фарисейские предания, а главное, свои измышления о действенности веры, которая должна спасать и оправдывать людей 11 .
С этого времени, с 50-х годов, после смерти Христа, и началась усиленная проповедь этого ложного христианства , и в эти 5-6 лет были написаны первые (признанные потом священными) псевдо-христианские письмена, именно послания . Послания первые определили для масс совершенно превратное значение христианства. Когда же было установлено среди большинства верующих именно это ложное понимание христианства, стали появляться и евангелия, которые, в особенности Матфея, были не цельные произведения одного лица, а соединение многих описаний о жизни и учении Христа. Сначала появилось /евангелие/ Марка, потом Матфея, Луки, потом Иоанна.
Все евангелия эти не представляют из себя цельных произведений, а все они суть соединения из различных писаний. Так, например, евангелие Матфея в основе своей имеет краткое евангелие евреев, заключающее в себе одну нагорную проповедь. Всё же евангелие составлено из прибавляемых к нему дополнений. То же и с другими евангелиями. Все евангелия эти (кроме главной части евангелия Иоанна), появившись позднее Павла , более или менее подгонялись под существовавшее уже павловское учение.
Так что истинное учение великого учителя, то, которое сделало то, что сам Христос и его последователи умирали за него, сделало и то, что Павел избрал это учение для своих славолюбивых целей: истинное учение, с первых шагов своих извращенное павловским извращением, все более и более прикрывалось толстым слоем суеверий, искажений, лжепониманием, и кончилось тем, что истинное учение Христа стало неизвестно большинству и заменилось вполне тем странным церковным учением - с папами, митрополитами, таинствами, иконами, оправданиями верою и т.п., которое с истинным христианским учением почти ничего не имеет общего, кроме имени.
Таково отношение истинно-христианского учения к павловско-церковному учению, называемому христианским. Учение было ложное по отношению к тому, что им будто бы представлялось, но как ни ложно оно было, учение это всё-таки было шагом вперед в сравнении с религиозными понятиями варваров времён Константина.
И потому Константин и окружающие его люди охотно приняли это учение, совершенно уверенные в том, что учение это есть учение Христа 12 . Попав в руки властвующих, учение это всё более и более огрубевало и приближалось к миросозерцанию народных масс. Явились иконы, статуи, обоготворенные существа, и народ искренно верил в это учение.
Так это было и в Византии, и в Риме. Так это было и все средние века, и часть новых - до конца 18 столетия, когда люди, так называемые христианские народы, дружно соединились во имя этой церковной павловской веры, которая давала им, хотя и очень низменное и ничего не имеющее общего с истинным христианством, объяснение смысла и назначения человеческой жизни.
У людей была религия, они верили в неё, и потому могли жить согласной жизнью, защищая общие интересы.
Так это продолжалось долго, продолжалось бы и теперь, если бы эта церковная вера была самостоятельное религиозное учение, как учение браманизма, буддизма, как учение шинто (Так тогда называли японский «синтоизм»: в разных вариантах транслитерации с японского «С» и «Ш» соответствуют одному и тому же звуку японской речи, - прим. редакции), в особенности как китайское учение Конфуция, и не была подделкой под учение христианства, не имеющей в самой себе никакого корня.
Чем дальше жило христианское человечество, чем больше распространялось образование и чем смелее и смелее становились на основании извращенной и признанной непогрешимой веры как светские, так и духовные властители, тем всё больше и больше изобличалась фальшь извращенной веры, вся неосновательность и внутренняя противоречивость учения, признающего основой жизни любовь и вместе с тем оправдывающего войны и всякого рода насилия.
Люди всё меньше и меньше верили в учение, и кончилось тем, что всё огромное большинство христианских народов перестало верить не только в это извращенное учение, но и в какое бы то ни было общее большинству людей религиозное учение. Все разделились на бесчисленное количество не вер, а мировоззрений; все, как пословица говорит, расползлись, как слепые щенята от матери, и все теперь люди нашего христианского мира с разными мировоззрениями и даже верами: монархисты, социалисты, республиканцы, анархисты, спиритисты, евангелисты и т.п., все боятся друг друга, ненавидят друг друга.
Не стану описывать бедственность, разделённость, озлобленность людей христианского человечества. Всякий знает это. Стоит только прочесть первую попавшуюся, какую бы то ни было, самую консервативную или самую революционную газету. Всякий, живущий среди христианского мира, не может не видеть, что как ни плохо теперешнее положение христианского мира, то, что ожидает его, ещё хуже.
Взаимное озлобление растёт, и все заплатки, предлагаемые 13 как правительствами, так и революционерами, социалистами, анархистами, не могут привести людей, не имеющих перед собою никакого другого идеала, кроме личного благосостояния, и потому не могущих не завидовать друг другу и не ненавидеть друг друга, ни к чему другому, кроме /как/ к всякого рода побоищам внешним и внутренним и к величайшим бедствиям.
Спасение не в мирных конференциях и пенсионных кассах 14 , не в спиритизме, евангелизме, свободном протестантстве, социализме; спасение в одном: в признании одной такой веры, которая могла бы соединить людей нашего времени. И вера эта есть, и много есть людей уже теперь, которые знают её.
Вера эта есть то учение Христа, которое было скрыто от людей лживым учением Павла и церковью . Стоит только снять, эти покровы, скрывающие от нас истину, и нам откроется то учение Христа, которое объясняет людям смысл их жизни и указывает На проявление этого учения в жизни и дает людям возможность мирной и разумной жизни.
Учение это просто, ясно, удобоисполнимо, одно для всех людей мира, и не только не расходится с учениями Кришны, Будды, Лао-Tзe, Конфуция в их неизвращенном виде, Сократа 15 , Эпиктета 16 , Марка Аврелия 17 и всех мудрецов, понимающих общее для всех людей одно назначение человека и общим всем, во всех учениях один и тот же закон, вытекающий из сознания этого назначения, - но подтверждает и уясняет их.
Казалось бы, так просто и легко страдающим людям освободиться от того грубого суеверия, извращённого христианства, в котором они жили и живут, усвоить то религиозное учение, которое было извращено и исполнение которого неизбежно дает полное удовлетворение как телесной, так и духовной природе человека. Но на пути этого осуществления стоит много и много самых разнообразных препятствий : и то, что ложное учение это признано божественным; и то, что оно так переплелось с истинным учением, что отделить ложное от истинного особенно трудно; и то, что обман этот освящен преданием древности, и на основании его совершено много дел, считающихся хорошими, которые, признав истинное учение, надо было бы признать постыдными; и то, что на основании ложного учения сложилась жизнь господ и рабов, вследствие которой возможно было произвести все те мнимые блага материального прогресса, которым так гордится наше человечество; а при установлении истинного христианства вся наибольшая часть этих приспособлений должна будет погибнуть, так как без рабов некому будет их делать.
Препятствие особенно важное и то, что истинное учение невыгодно для людей властвующих. Властвующие же люди имеют возможность, посредством и ложного воспитании и подкупа, насилия и гипноза взрослых, распространять ложное учение, вполне скрывающее от людей то истинное учение, которое одно даст несомненное и неотъемлемое благо всем людям.
Главное препятствие /состоит/ в том, что именно вследствие того, что ложь извращения христианского учения слишком очевидна, в последнее время всё более и более распространялось и распространяется грубое суеверие , во много раз вреднейшее, чем все суеверия древности, суеверие в том, что религия вообще есть нечто ненужное, отжитое, что без религии человечество может жить разумной жизнью.
Суеверие это особенно свойственно людям ограниченным. А так как таковых большинство людей в наше время, то грубое суеверие это всё более и более распространяется. Люди эти, имея в виду самые извращения религии, воображают, что религия вообще есть нечто отсталое, пережитое человечеством, и что теперь люди узнали, что они могут жить без религии, то есть без ответа на вопрос: зачем живут люди, и чем им, как разумным существам, надо руководствоваться.
Грубое суеверие это распространяется преимущественно людьми, так называемыми учеными , то есть людьми особенно ограниченными и потерявшими способность самобытного, разумного мышления, вследствие постоянного изучения чужих мыслей и занятия самыми праздными и ненужными вопросами. Особенно же легко и охотно воспринимается это суеверие отупевшими от машинной работы городскими фабричными рабочими, количество которых становится всё больше и больше, в самых считающихся просвещенными, то есть в сущности самых отсталых и извращенных людях нашего времени.
В этом всё более и более распространяющемся суеверии причина непринятия истинного учения Христа . Но в нём же, в этом распространяющемся суеверии, и причина того, что люди неизбежно будут приведены к пониманию того, что та религия, которую они отвергают, воображая, что это религия Христа, есть только извращение этой религий, а что истинная религия одна может спасти людей от тех бедствий, в которые они всё более и более впадают, живя без религии.
Люди самим опытом жизни будут приведены к необходимости понять то, что без религии люди никогда не жили и не могут жить, что если они живы теперь, то только потому, что среди них ещё живы остатки религии; поймут, что волки, зайцы могут жить без религии, человек (же), имеющий разум , такое орудие, которое даёт ему огромную силу, - если живёт без религии, подчинясь своим животным инстинктам, становится самым ужасным зверем, вредным особенно для себе подобных.
Вот это-то люди неизбежно поймут, и уже начинают понимать теперь, после тех ужасных бедствий, которые они причиняют и готовятся причинить себе. Люди поймут, что им нельзя жить в обществе без одного соединяющего их, общего понимания жизни. И это общее, соединяющее всех людей понимание жизни, смутно носится в сознании всех людей христианского мира отчасти потому, что это сознание присуще человеку вообще, отчасти потому, что это понимание жизни выражено в том самом учении, которое было извращено, но сущность которого проникала и сквозь извращение.
Надо только понять, что всё, чем еще держится наш мир , всё, что есть в нём доброго, всё единение людей , то, какое есть, все те идеалы, которые носятся перед людьми: социализм, анархизм, всё это - не что иное, как частные проявления той истинной религии, которая была скрыта от нас павловством и церковью (скрыта она была, вероятно, оттого, что сознание народов ещё не доросло до истинной) и до которой теперь доросло христианское человечество.
Людям нашего времени и мира не нужно, как это думают ограниченные и легкомысленные люди, так называемые ученые, придумывать какие-то новые основы жизни, могущие соединить всех людей, а нужно только откинуть все те извращения, которые скрывают от нас истинную веру , и эта вера, единая со всеми разумными основами вер всего человечества, откроется перед нами во всём своем не только величии, но всей обязательности своей для всякого человека, обладающего разумом.
Как готовая кристаллизироваться жидкость ожидает толчка для того, чтобы превратиться в кристаллы, так и христианское человечество ждало только толчка для того, чтобы все его смутные христианские стремления, заглушаемые ложными учениями и в особенности суеверием о возможности человечества жить без религии, /превратились в действительность/, и толчок этот почти одновременно дан нам пробуждением восточных народов и революцией среди русского народа, больше всех других удержавшего в себе дух истинного христианства, а не павловского христианства.
Причина, по которой христианские народы вообще и русский народ в особенности находятся теперь в бедственном положении, - та, что народы не только потеряли единственное условие для мирного, согласного и счастливого сожительства людей: верования в одни и те же основы жизни и общие всем людям законы поступков, - не только лишены этого главного условия хорошей жизни, но ещё и коснеют в грубом суеверии о том, что люди могут жить хорошей жизнью без веры.
Спасение от этого положения в одном: в признании того, что если извращение христианской веры и было извращение веры и должно быть отвергнуто, то та вера, которая была извращена, есть единая, необходимейшая в наше время истина, сознаваемая всеми людьми не только христианского, но и восточного мира, и следование которой дает людям, каждому отдельно и всем вместе, не бедственную, а согласную и добрую жизнь.
Спасение не в том, чтобы устроить придуманную нами для других людей жизнь, как понимают это спасение теперь люди, не имеющие веры - каждый по-своему: одни парламентаризм, другие республику, третьи социализм, четвертые анархизм, а в том, чтобы всем людям в одном и том же понимать для каждого самого себя назначение жизни и закон её и жить на основании этого закона в любви с другими людьми, но без определения вперёд какого-либо известного устройства людей.
Устройство жизни всех людей будет хорошо только тогда, когда люди не будут заботиться об этом устройстве, а будут заботиться только о том, чтобы каждому перед своей совестью исполнить требование своей веры. Только тогда и устройство жизни будет наилучшим, не такое, какое мы придумываем, а такое, какое должно быть соответственно той веры, которую исповедуют люди и законы которой они исполняют.
Вера же эта существует в чистом христианстве, совпадающем со всеми учениями мудрецов древности и востока.
И я думаю, что именно теперь настало время этой веры, и что лучшее, что может человек сделать в наше время, это то, чтобы в жизни своей следовать учению этой веры и содействовать распространению её в людях.
1 Здесь в публикации либо лишний союз «и», либо пропущено какое-то слово текста оригинала.
2 Этот оборот речи показывает, что Л. Н. Толстой не различал жрецов, осуществляющих жизнеречение по совести в русле Промысла Божиего, и служителей ритуала социальной магии, кормящихся от культа.
3 Далеко не всё - «суеверные вставки». Многое - описание явлений Царствия Божиего на Земле. Высказанное в этом абзаце - одно из свидетельств определённого неверия Л. Н. Толстого в Царствие Божие на Земле, и соответственно выражение внутренней противоречивости его веры.
4 Это не цитата из павловых писаний, а толкование Л. Н. Толстым его понимания вероучения Павла, во многом построенное на личной нравственно обусловленной неприязни лично к Павлу, который сам был жертвой обстоятельств и орудием закулисных сил вследствие его верований, так же обусловленных его нравственными мерилами.
5 Так в публикации в журнале “Слово”, хотя просится: «веришь, что избавишься, …»
6 Здесь Лев Николаевич ошибается: другие апостолы не могли ничего возразить Павлу, потому что для этого им необходимо было признать ложным пророчество Исаии и признать истинность пророчества Соломона. Но это требовало от них иной веры Богу, иной религии. Однако поскольку апостолы не молились с Христом в Гефсиманском саду, то размежеваться с Павлом они не могли, потому что они веровали, менее истово, чем Павел, в ту же самую доктрину Второзакония-Исаии.
Тот факт, что Лев Николаевич обходит стороной вопрос о Гефсиманской молитве Христа и неучастии в ней апостолов, - одно из указаний того, что он не сумел вырваться из-под концептуальной власти Библии, и она мешала ему веровать Богу по совести, к чему он искренне стремился, как можно понять из его произведений и жизни.
Библейски “православные” кичатся, что ни один из оптинских старцев не вышел ко Льву Николаевичу, когда он хотел побеседовать с ними и посетил Оптину пустынь, а сам Лев Николаевич не мог найти сил, чтобы встать и войти в монастырь: Чудо!!! Чудо!!!
Это “чудо” - один из знаков антихристианства россиянского библейского “православия” и братии оптинского монастыря: Новый Завет показывает, что Христос никогда не отказывал и не препятствовал никому из тех, кто искал встречи с ним, чтобы разрешить свои сомнения в вере. Мухаммаду, когда он отказал во встрече одному пришедшему к нему слепому, прямо было указано свыше на недопустимость такого поведения для человека, которому дарована истина Свыше:
«1(1). Он нахмурился и отвернулся 2(2). от того, что подошел к нему слепой. 3(3). А что дало тебе знать, - может быть, он очистится, 4(4). или станет поминать увещевание, и поможет ему воспоминание. 5(5). А вот тот, кто богат, 6(6). к нему ты поворачиваешься, 7(7). хотя и не на тебе лежит, что он не очищается. 8(8). А тот, кто приходит к тебе со тщанием 9(9). и испытывает страх, - 10(10). ты от него отвлекаешься» (Коран, сура 80 “Нахмурился”).
В том, что Льва Николаевича не приняли в Оптиной пустыне, - с одной стороны выразилась защита библейского эгрегора от неприемлемого для старцев собеседника, беседы с которым они могли бы и не выдержать; а в том, что ищущий истины человек не мог подняться со скамейки, чтобы идти в монастырь, был знак Божий, языческий: истину надо искать не в наставлениях монастырских отшельников, а в Языке Жизни и в глубинах своей души, ибо «Царствие Божие внутри вас есть».
7 В подлиннике: исповедоваемого (сноска “Слова”).
8 Это предложение показывает, что Л. Н. Толстой не смог преодолеть в себе извращенных церковью представлений о язычестве. Жизнь для него, как и для многих - не священный Язык, на котором Бог-Язычник говорит с каждым и который может быть понятен каждому, кто того пожелает; а язычество - слово, обозначающее ложные верования и образ жизни заблудших.
9 Лао-цзы в современной огласовке, основоположник даосизма (4 - 3 вв. до н.э.).
10 Явно выраженное Л. Н. Толстым согласие с “пророчеством” Исаии и невнимательность к описанию событий в Гефсиманском саду. В этом выразились поиски пути к Богу и веры, но не свершившееся обретение веры по совести непосредственно Богу, не помрачённой традициями неправедной библейской культуры.
11 Если же последовать тексту Нового Завета, то можно увидеть, что Павел в действительности метался между двумя верами: верой в спасение самопожертвованием Христа и верой в спасение делами праведной жизни в русле Промысла Божиего, которые он пытался слить воедино. На наш взгляд, Лев Николаевич оценивал Павла как лицемерного фарисея, актера, сознательно выполнявшего спецзадание синедриона, что нежизненно.
12 Это не так: император Константин по совместительству был верховным служителем культа Непобедимого солнца, т.е. первоиерархом региональной корпорации “священнослужителей”. Это означает, что в целом его деятельность лежала в русле сценария мировой закулисы, Иными словами “жреческая” корпорация пораскинула мозгами, какое христианство отвергнуть, а какое принимать. То есть на никейском соборе, собранном Константином, чужих людей не было, а имело место то, о чём сам Л. Н. Толстой писал в начале своей статьи: целенаправленные “жреческие” искажения религиозных основ учения ради выгод “жрецов” и правящих классов - “элиты”.
13 В подлиннике: предполагаемые (сноска “Слова”).
14 К сведению воздыхателей по монархии образца до 1917, а тем более до 1905 г.: в те времена пенсии по старости и инвалидности не были само собой разумеющейся частью социальной защиты личности. Рабочие боролись за 8 часовой рабочий день в 1905 г., а 12 - 14-часовой был повсеместной нормой.
15 Древнегреческий философ (ок. 470 - 399 гг. до н.э.), «один из родоначальников диалектики, как метода отыскания истины путем постановки наводящих вопросов», «был обвинён в поклонении ложным богам и развращении молодежи» и приговорён к смерти и отравлен во исполнение приговора (“Советский энциклопедический словарь”, 1986).
16 Римский философ-стоик, раб, позднее вольноотпущенник (ок. 50 - ок. 140).
17 Император Римской империи со 169 г. (годы жизни 120 - 180), философ, язычник, оставил после себя книгу, название которой на русский переводится двояко “К самому себе” либо “Наедине с собой”. На наш взгляд, первый вариант перевода названия более соответствует сути. Одно из последних изданий на русском языке вышло в сборнике с письмами Луциллию Сенеки вышло в 1998 г. в Симферополе в издательстве «Реноме».
Конный памятник Марку Аврелию сохранился в Риме до наших дней потому, что в период средневекового искоренения наследия античной римской культуры были убеждены, что это памятник императору Константину, сделавшему библейское христианство государственной религией Римской империи.
Слово есть поступок.
Молчание -
тоже поступок
Многие наши сограждане, оказавшись в результате демократизаторских реформ на грани нищеты и переживая всё происходящее со страной как свою личную драму, ринулись в церкви в надежде найти там ответ на мучающие их вопросы о том, что происходит с Россией, в чём причины происходящего, как жить в творящемся вокруг безумии, беспределе, безнравственности, бездуховности. Не найдя там ответов на эти вопросы, некоторые сразу и уже давно покинули «лоно церкви», однако очень многие ещё находятся в плену елейных проповедей иерархов русской православной церкви. Но, не зная и не понимая первопричин происходящего, невозможно найти правильного решения возникших перед каждым человеком и всем обществом проблем.
Теперь мало кто из наших современников, особенно молодёжь, знают о том, что знаменитый русский писатель Лев Николаевич Толстой, выдающаяся личность мировой величины, в конце своей жизни был отлучён от русской православной церкви и предан анафеме её высшей иерархией. За что?
В этом номере газеты мы публикуем статью Л. Н. Толстого, вышедшую в 1907 г., с примечаниями ВП СССР (статья и примечания также полностью есть в работе «Мастер и Маргарита: гимн демонизму? либо евангелие беззаветной веры»), которая даёт ответ о причине отлучения писателя от РПЦ. В своей статье Л. Н. Толстой раскрыл, в чём и как Савл (апостол Павел) изменил учение Христа.
Обратимся к библии «Деяния апостолов», гл. 9:
«1. Савл же, ещё дыша угрозами и убийством на учеников Господа, пришёл к первосвященнику 2. и выпросил у него письма в Дамаск к синагогам, чтобы, кого найдёт последующих сему учению, и мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим. 3. Когда же он шел и приближался к Дамаску, внезапно осиял его свет с неба. 4. Он упал на землю и услышал голос, говорящий ему: Савл, Савл! что ты гонишь Меня? 5. Он сказал: кто Ты, Господи? Господь же сказал: Я Иисус, Которого ты гонишь. Трудно тебе идти против рожна. 6. Он в трепете и ужасе сказал: Господи! что повелишь мне делать? и Господь сказал ему: встань и иди в город; и сказано будет тебе, что тебе надобно делать. 7. Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, а никого не видя. 8. Савл встал с земли, и с открытыми глазами никого не видел. И повели его за руки, и привели в Дамаск. 9. И три дня он не видел, и не ел, и не пил.
10. В Дамаске был один ученик, именем Анания; и Господь в видении сказал ему: Анания! Он сказал: я, Господи. 11. Господь же сказал ему: встань и пойди на улицу, так называемую Прямую, и спроси в Иудином доме Тарсянина, по имени Савла; он теперь молится, 12. и видел в видении мужа, именем Ананию, пришедшего к нему и возложившего на него руку, чтобы он прозрел. 13. Анания отвечал: Господи! я слышал от многих о сем человеке, сколько зла сделал он святым Твоим в Иерусалиме; 14. и здесь имеет от первосвященников власть вязать всех, призывающих имя Твое. 15. Но Господь сказал ему: иди, ибо он есть Мой избранный сосуд, чтобы возвещать имя Мое перед народами и царями и сынами Израилевыми. 16. И Я покажу ему, сколько он должен пострадать за имя Мое. 17. Анания пошел и вошел в дом и, возложив на него руки, сказал: брат Савл! Господь Иисус, явившийся тебе на пути, которым ты шел, послал меня, чтобы ты прозрел и исполнился Святого Духа. 18. И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он прозрел; и, встав, крестился, 19. и, приняв пищи, укрепился. И был Савл несколько дней с учениками в Дамаске. 20. И тотчас стал проповедывать в синагогах об Иисусе, что Он есть Сын Божий. 21. И все слышавшие дивились и говорили: не тот ли это самый, который гнал в Иерусалиме призывающих имя сие? да и сюда за тем пришел, чтобы вязать их и вести к первосвященникам. 22. А Савл более и более укреплялся и приводил в замешательство Иудеев, живущих в Дамаске, доказывая, что Сей есть Христос».
Так Савл стал апостолом Павлом. А его вклад в становление исторически реального христианства столь велик, что многие исследователи вопроса приходили к тому, чтобы исторически реальное христианство называть паулианством (от латинского «Paul»). И далеко не все они оценивали вклад Павла в становление исторически реального христианства как положительный (в частности и Л. Н. Толстой).
Почему мы относим эпизод, происшедший с Савлом по пути в Дамаск, к наваждениям и тем самым отрицаем факт явления ему истинного Христа?
- Потому, что это единственный эпизод из множества приводимых в канонических текстах Нового Завета, в котором называемый Христом ведёт себя не так, как вёл себя Христос, т.е. ведёт себя не по-христиански.
Истинный Христос исцелял больных и калек , а тут Савл был ослеплён, пусть и на время. Истинный Христос никогда и никого не принуждал последовать за ним ни силой, ни страхом, ни шантажом : Савл же был в трепете и ужасе, когда принял решение подчиниться тому, кто его призвал.
А когда охватывает ужас, - следует обращаться к непосредственно к Богу за защитой. В самоё же время наваждения по своему эмоциональному состоянию Савл был близок к состоянию М. А. Берлиоза, когда на Патриарших прудах перед ним из раскалённого воздуха возникло видение «клетчатого типа», впоследствии указавшего М. А. Берлиозу путь к смерти. (Как известно из предания новонаветных церквей, апостол Павел погиб в ходе гонений на христиан в Риме: ему отрубили голову, какое обстоятельство роднит булгаковского персонажа с одним из основателей исторически реального христианства.)
Истинный Христос никогда и никого не вгонял в страх, никогда и никого не делал ущербным, никогда и никого не шантажировал и не порождал двусмысленных ситуаций, позволявших обвинить его в чём-либо подобном .
Истинный Христос открывал перед всеми, к кому он обращался, истину, и каждый был волен отвергнуть её либо последовать за нею. Даже если обратиться к эпизоду изгнания торговцев из храма (Хотя мы придерживаемся мнения, что этот эпизод придуман задним числом с целью подмены религии человека и Бога, который есть , храмовой обрядностью порождения эгрегора, затмевающего Бога в душах людей, в практике социальной магии. Как явствует из канона Нового Завета, сам Христос не придавал обрядности религиозной значимости, относя её к явлениям внутрисоциальным: «5. И, когда молишься, не будь, как лицемеры, которые любят в синагогах и на углах улиц, останавливаясь, молиться, чтобы показаться перед людьми. Истинно говорю вам, что они уже получают награду свою. 6. Ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно. 7. А молясь, не говорите лишнего, как язычники <слово «язычники» - извращение сказанного Христом, поскольку Бог - Язычник, говорящий Языком Жизни, которому учил своих современников по плоти Христос; в современном языке подразумеваемый смысл лучше передаёт слово «обрядоверцы»: наше замечание при цитировании>, ибо они думают, что в многословии своем будут услышаны; 8. не уподобляйтесь им, ибо знает Отец ваш, в чем вы имеете нужду, прежде вашего прошения у Него» (Матфей, гл. 6; за этим следует текст молитвы «Отче наш»). Реальная же церковная практика построена вопреки этому заповеданному Христом и однозначно понимаемому.) , когда Христос якобы применил грубую силу, то и в этом случае он никого не сделал калекой, никого не вогнал в ужас: он просто выгнал торговцев как наглых бессмысленных мух, которые расселись, где не дoлжно.
Истинный Христос, как явствует из свидетельств о нём даже в канонических текстах Нового Завета, не отказал никому в просьбе исцеления от скорбей и недугов; тем более не отказал никому из верующих. Но, уже будучи признанным апостолом-учителем, Павел свидетельствует:
«7. И чтобы я не превозносился чрезвычайностью откровений, дано мне жало в плоть, ангел сатаны, удручать меня, чтобы я не превозносился. 8. Трижды молил я Господа о том, чтобы удалил его от меня. 9. Но Господь сказал мне: “довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи”. И потому я гораздо охотнее буду хвалиться своими немощами, чтобы обитала во мне сила Христова» (2-е послание Коринфянам, гл. 12).
Истинный Христос выводил людей из области божеского попущения в отношении них, а Павла оставил с жалом во плоти - с ангелом сатаны, сопроводив это благообразными “вразумлениями”? - Так не было.
А передаваемые Павлом “вразумления” по этому поводу отрицают обетования Нагорной проповеди:
«7. Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; 8. ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. 9. Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? 10. и когда попросит рыбы, подал бы ему змею? 11. Итак если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» (Матфей, гл. 7).
Отказав Павлу в исцелении, Христос сам пошёл против того, что именуемый в христианстве «Богом Отцом» Всевышний заповедал Христу передать людям? - Так не было.
Истинный Христос не мог так отнестись к Савлу, как это приписывает Христу Новый Завет в сцене обращения Савла в Павла, и так, как свидетельствует сам апостол Павел во 2-м послании Коринфянам (12:7 - 9) потому, что истинному Христу, истинному христианству свойственно не только не эксплуатировать божеское попущение в каких бы то ни было формах в отношении кого бы то ни было, но и выводить людей на свободу из области действия попущения, если они в ней оказались.
И если мы, грешные люди, даже понимая это, всё же способны по слабости или ошибочности своих нравственных мерил сорваться и эксплуатировать божеское попущение в отношении окружающих, то сам Христос - не способен к этому отступничеству от самого себя, иначе бы он перестал быть Христом: свершилось бы грехопадение Христа. Так вести себя мог псевдо-Христос - Антихрист.
Л. Н. Толстой совершенно правильно указал на факт подмены Благовестия (Евангелия) Царствия Божиего на Земле, каким было христианство в устах и делах Иисуса , на вероучение спасения верой в «самопожертвование, казнь и воскресение бога», которое было посеяно в души людей вместе с ветхонаветными пророчествами Исаии задолго до эпохи первого пришествия Христа и деятельности апостолов. Оно действительно распространилось при активнейшем участии Павла, на что указывает Л. Н. Толстой. Но при этом Савл-Павел не только орудие антихристианства, но и жертва обстоятельств, созданных мировой закулисой задолго до его рождения в пределах Божиего попущения ей. Однако поскольку сам Л. Н. Толстой не размежевался с ветхонаветной доктриной Второзакония-Исаии, то и в явление Христом возможностей Царствия Божиего на Земле как волшебно-сказочной цивилизации (по меркам господствующего ныне мировоззрения) он не верит и относит это к суеверным вставкам-вымыслам. Соответственно и давая оценку деятельности Павла, он многое извратил в ней, «подстригая Павла под свой горшок» по неприязненному своему предубеждению в отношении него, и не мог не знать этого. В этом отношении он не лучше Павла: история становления исторически реального христианства и его социологических доктрин была более многогранна, чем это представил Л. Н. Толстой в приведённой статье.
Никто не может отрицать того исторического факта, что Л. Н. Толстой является крупнейшим авторитетом практически во всём спектре вопросов человеческой жизни. Однако в вопросах религии он таким авторитетом не является. Почему?
«СЛОВО ЕСТЬ ПОСТУПОК» , - эта глубокая мысль принадлежит Л. Н. Толстому. Своей статьёй (которую наша газета даёт по публикации в журнале «Слово» №9, 1991 года, стр.6-10) Толстой совершил высоконравственный поступок огромного человеческого мужества. Однако содержательного ответа и критики этой статьи со стороны РПЦ не было как тогда, так нет этого и до сих пор.
Нет ответа со стороны РПЦ и на работу ВП СССР «Вопросы иерархии русской православной церкви», вышедшей ещё в 1993 году, как нет никакой реакции и на другие работы, в которых проведён сравнительный анализ так называемых «священных писаний», в частности библии (книг Ветхого и Нового Заветов).
Нет также никакой реакции на другие работы Концепции Общественной Безопасности по вопросам мировоззрения, философии, истории, экономики, психологии, управления и т.д. Не удивительно ли всё это?
Ну что же! «МОЛЧАНИЕ -
ТОЖЕ ПОСТУПОК»
, -
дополним мы афоризм Л. Н. Толстого.
ВОПРОСЫ ИЕРАРХАМ
РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ
1. ПОЧЕМУ иерархи РПЦ не могут обеспечить единение народов России? Почему льётся кровь в Чечне? Почему по всей стране гремят взрывы и глухо звучат контрольные выстрелы в голову?
2. ПОЧЕМУ иерархи РПЦ не могут противостоять наркомании молодежи? Почему они сами способствуют поголовному пьянству народа в России?
3. ПОЧЕМУ иерархи РПЦ не могут противостоять разделению людей на бедных и богатых? Почему они поощряют нищенство и допускают детское беспризорничество?
4. ПОЧЕМУ иерархи РПЦ не предотвратили расчленение СССР? Почему нет дружбы между иерархами России и Украины, хотя библия для них одна и та же?
5. ПОЧЕМУ иерархи РПЦ не предотвратили свержение царя в 1917 году? Почему они допустили братоубийственную гражданскую войну? Почему не дали народам России объединительной идеи?
6. ПОЧЕМУ , как до революции 1917 года, так и сейчас, иерархи РПЦ способствуют существованию глобальной грабительской ростовщической системы?
7. ПОЧЕМУ церковная иерархия не смогла противостоять монгольскому нашествию, в результате чего «христианская» Русь несколько веков находилась под игом «нехристей» «бусурман»?
8. ПОЧЕМУ высшая церковная иерархия допустила обрезание нашей истории, ограничив её лишь 998 годом? У нас разве не было истории до 998 года?
9. ПОЧЕМУ иерархи РПЦ позволили внедрить мнение, что письменность на Русь принесли Кирилл и Мефодий, «учителя словенские»? Разве у нас до них не было письменности?
10. Если учение Христа всесильно потому, что оно верно, то почему это учение за 2000 лет (две тысячи лет!) своего существования не победило ни в одной стране мира и не сделало жизнь людей счастливой и радостной? ПОЧЕМУ? И ещё много других ПОЧЕМУ на которые нет ответов.
«…И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее русского безбожия и православия»
Козьма Прутков
Толстой отрицал Троицу, божественность Христа, воскресение Христа и Его искупительную жертву, вечную жизнь, чудеса, церковные таинства, чертей и ангелов, непорочное зачатие, грехопадение первых людей и падшесть человеческого рода. Признавая существование Бога, он отказывает Ему в таком атрибуте как личность. Бог для него - некое безличностное начало, и потому Его нельзя любить и Ему нельзя молиться, а можно и нужно только поклоняться и служить. Толерантно относясь ко всем религиям, Толстой отрицает и грубо критикует Православную Церковь…
Как он пришел к своему учению, Толстой повествует в своем сочинении «Исповедь» (1882 г). Пришел путем тяжких раздумий, духовных кризисов, срывов и якобы озарений. Но гипертрофированная самость Толстого сыграла с ним злую шутку, дальше уже только утверждая его в истинности своей позиции. Толстой признает только нравственное учение христианства. Начало Евангелия от Иоанна в его переводе звучит так: «В начале было разумение жизни». «Учение Христа есть благо и истина» - пишет он, но Христос у него - лишь гениальный учитель нравственности, впрочем, наряду с другими деятелями: Кришной, Буддой, Моисеем, Лао-Цзы, Конфуцием, Мухаммедом, Сократом и проч.
Толстой силится создать новую религию. Он мучительно размышляет о том, что такое жизнь и смерть, материя и дух. Но ничего глубокого об этих предметах сказать ему не удается. Самое страшное зло для него - насилие. Но насилие невозможно победить насилием же. Единственный способ борьбы с насилием - непротивление. К такому выводу он приходит после религиозного переворота. Непротивление у Толстого всегда связано с неподчинением насилию. Подчиняться надо только Богу. Для Толстого Бог - «хозяин», Он посылает тебя в жизнь, и Ему (и только Ему) надо подчиняться. Насилию противоположна любовь. Служение Богу и любовь к ближнему - Толстой это бесконечно повторяет в своем «Дневнике».
После «Исповеди» начинается активная публицистическая деятельность Толстого, в которой он не только проповедует, но и хлестко критикует правительство и современный ему строй жизни. В России его не печатают. Но у него появляется помощник: Владимир Григорьевич Чертков - аристократ, поверивший в учение Толстого настолько, что стал более толстовцем, чем сам Толстой. Сухой, волевой и жесткий, Чертков умело поддерживает в Толстом мнение, что само Провидение выбрало его для проповеди истины. Кроме того, Чертков организует издание новых сочинений Толстого за границей и пересылку их в Россию.
Проповедь Толстого становится популярной среди интеллигенции и высшего класса. Даже говорят, что в России были два действительно популярных человека: Лев Толстой и о. Иоанн Кронштадтский. Оба не любили друг друга, но если Толстой старался об о. Иоанне молчать, то о. Иоанн наоборот, в выражениях не стеснялся:
«Новый Юлиан», «новый Арий», «Лев рыкающий», «распинатель Христа», «богоотступник», «барская спесь», «злонамеренный лжец», «дьявольская злоба», «кумир гнилой», «змий лукавый», «льстивая лиса», «смеется над званием православного крестьянина, в насмешку копируя его», «о, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны…».Просто - «свинья». «…Вам (Толстому. - Н.С..), по Писанию, нужно бы повесить камень на шею и опустить с ним в глубину морскую, Вам не должно быть места на земле» - писал о. Иоанн. А вот написанное им за три месяца до смерти: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли - этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь».
Пламенное сердце великого пастыря не могло вынести тех кощунств, которые не стесняясь говорил Толстой относительно Российской Православной Церкви. Естественно, так думал не только о. Иоанн Кронштадтский. Множество епископов, священников и просто мирян считало, что Церковь не может промолчать относительно учения Толстого, которое он выдавал за подлинное христианство. При Александре III, который очень высоко ставил писательский талант Толстого, осудить его учение было невозможно. Но после его смерти началась подготовка к принятию соответствующего документа. Первоначальный вариант документа об отлучении Толстого от Церкви был написан К. Победоносцевым, но заседавшие в Синоде епископы его отредактировали, убрав наиболее жесткие выражения, в том числе слова «анафема» и «отлучение». В феврале 1901 г. документ, получивший название «Определение», был опубликован. Там сказано:
«Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».
«Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим. 2:25)». Тут нет Анафемы, а есть констатация отпадения Толстого от Церкви. Но «отпадения» без анафематствования каноны не признают. Т.е. само «Определение» не является каноничным, хотя по своим последствиям все же является актом отлучения.
Из «Ответа на определение Синода» Толстого:
«...То, что я отрекся от Церкви называющей себя Православной, это совершенно справедливо».
«...И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения».
«...Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».
«...То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо».
Вот так...
Не так давно (2001 г.) потомки Льва Толстого попросили патриарха Алексия II отменить «Определение» об отлучении великого писателя. Только что приведенные цитаты из Толстого показывают, что сделать это было невозможно.
Николай Сомин
Толстой отрицал Троицу, божественность Христа, воскресение Христа и Его искупительную жертву, вечную жизнь, чудеса, церковные таинства, чертей и ангелов, непорочное зачатие, грехопадение первых людей и падшесть человеческого рода. Признавая существование Бога, он отказывает Ему в таком атрибуте как личность. Бог для него - некое безличностное начало, и потому Его нельзя любить и Ему нельзя молиться, а можно и нужно только поклоняться и служить. Толерантно относясь ко всем религиям, Толстой отрицает и грубо критикует Православную Церковь…
Как он пришел к своему учению, Толстой повествует в своем сочинении «Исповедь» (1882 г). Пришел путем тяжких раздумий, духовных кризисов, срывов и якобы озарений. Но гипертрофированная самость Толстого сыграла с ним злую шутку, дальше уже только утверждая его в истинности своей позиции. Толстой признает только нравственное учение христианства. Начало Евангелия от Иоанна в его переводе звучит так: «В начале было разумение жизни». «Учение Христа есть благо и истина» - пишет он, но Христос у него - лишь гениальный учитель нравственности, впрочем, наряду с другими деятелями: Кришной, Буддой, Моисеем, Лао-Цзы, Конфуцием, Мухаммедом, Сократом и проч.
Толстой силится создать новую религию. Он мучительно размышляет о том, что такое жизнь и смерть, материя и дух. Но ничего глубокого об этих предметах сказать ему не удается. Самое страшное зло для него - насилие. Но насилие невозможно победить насилием же. Единственный способ борьбы с насилием - непротивление. К такому выводу он приходит после религиозного переворота. Непротивление у Толстого всегда связано с неподчинением насилию. Подчиняться надо только Богу. Для Толстого Бог - «хозяин», Он посылает тебя в жизнь, и Ему (и только Ему) надо подчиняться. Насилию противоположна любовь. Служение Богу и любовь к ближнему - Толстой это бесконечно повторяет в своем «Дневнике».
После «Исповеди» начинается активная публицистическая деятельность Толстого, в которой он не только проповедует, но и хлестко критикует правительство и современный ему строй жизни. В России его не печатают. Но у него появляется помощник: Владимир Григорьевич Чертков - аристократ, поверивший в учение Толстого настолько, что стал более толстовцем, чем сам Толстой. Сухой, волевой и жесткий, Чертков умело поддерживает в Толстом мнение, что само Провидение выбрало его для проповеди истины. Кроме того, Чертков организует издание новых сочинений Толстого за границей и пересылку их в Россию.
Проповедь Толстого становится популярной среди интеллигенции и высшего класса. Даже говорят, что в России были два действительно популярных человека: Лев Толстой и о. Иоанн Кронштадтский. Оба не любили друг друга, но если Толстой старался об о. Иоанне молчать, то о. Иоанн наоборот, в выражениях не стеснялся:
«Новый Юлиан», «новый Арий», «Лев рыкающий», «распинатель Христа», «богоотступник», «барская спесь», «злонамеренный лжец», «дьявольская злоба», «кумир гнилой», «змий лукавый», «льстивая лиса», «смеется над званием православного крестьянина, в насмешку копируя его», «о, как ты ужасен, Лев Толстой, порождение ехидны…».Просто - «свинья». «…Вам (Толстому. - Н.С..), по Писанию, нужно бы повесить камень на шею и опустить с ним в глубину морскую, Вам не должно быть места на земле» - писал о. Иоанн. А вот написанное им за три месяца до смерти: «Господи, не допусти Льву Толстому, еретику, превзошедшему всех еретиков, достигнуть до праздника Рождества Пресвятой Богородицы, Которую он похулил ужасно и хулит. Возьми его с земли - этот труп зловонный, гордостию своею посмрадивший всю землю. Аминь».
Пламенное сердце великого пастыря не могло вынести тех кощунств, которые не стесняясь говорил Толстой относительно Российской Православной Церкви. Естественно, так думал не только о. Иоанн Кронштадтский. Множество епископов, священников и просто мирян считало, что Церковь не может промолчать относительно учения Толстого, которое он выдавал за подлинное христианство. При Александре III, который очень высоко ставил писательский талант Толстого, осудить его учение было невозможно. Но после его смерти началась подготовка к принятию соответствующего документа. Первоначальный вариант документа об отлучении Толстого от Церкви был написан К. Победоносцевым, но заседавшие в Синоде епископы его отредактировали, убрав наиболее жесткие выражения, в том числе слова «анафема» и «отлучение». В феврале 1901 г. документ, получивший название «Определение», был опубликован. Там сказано:
«Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».
«Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины (2 Тим. 2:25)». Тут нет Анафемы, а есть констатация отпадения Толстого от Церкви. Но «отпадения» без анафематствования каноны не признают. Т.е. само «Определение» не является каноничным, хотя по своим последствиям все же является актом отлучения.
Из «Ответа на определение Синода» Толстого:
«...То, что я отрекся от Церкви называющей себя Православной, это совершенно справедливо».
«...И я убедился, что учение Церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же - собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающего совершенно весь смысл христианского учения».
«...Я действительно отрекся от Церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей и мертвое мое тело убрали бы поскорее, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым».
«...То, что я отвергаю непонятную Троицу и басню о падении первого человека, историю о Боге, родившемся от Девы, искупляющем род человеческий, то это совершенно справедливо».
Вот так...
Не так давно (2001 г.) потомки Льва Толстого попросили патриарха Алексия II отменить «Определение» об отлучении великого писателя. Только что приведенные цитаты из Толстого показывают, что сделать это было невозможно.
Николай Сомин
08.07.2015 / Теймур Атаев
"Все то страшное зло, которое он видел и узнал за это время.., торжествовало, царствовало, и не виделось никакой возможности не только победить его, но даже понять, как победить его".
Л. Н. Толстой. Воскресение
Лев Толстой и религия... Обширнейшая тема. Необъятная. Вроде как исследованная в различных плоскостях, но всегда живая и вызывающая неподдельный интерес. А иначе и быть не может, если человек представляет веру не механическим отправлением ритуалов, а велением души и следствием разумного восприятия жизни. Будучи выдающейся личностью, Л. Толстой не воспринимал формализм, которому чиновники от религии подчиняли желание верующего исполнять Божьи заповеди. Он не мог и не хотел мириться с переподчинением духовно-нравственной составляющей веры её ритуальной оболочке. Именно эти настроения мыслителя, в прекрасной форме выражавшего свои мысли, вызывали гневную реакцию светских и церковных властей. И именно они, как бы некоторые критики ни утверждали обратное, подняли христианскую религиозную мысль на значительную высоту.
О жизни, религии и вере
Всякий человек, пишет Л. Толстой, живет для своего блага и не ощущает "себя живущим", если этого желания себе блага нет. Однако постепенно он видит, что мирская жизнь, "составленная из связанных между собой личностей, желающих истребить и съесть одна другую", не только не может быть для него благом, но будет, наверное, "великим злом". Он приходит к пониманию того, что на земле человек "не может иметь ни блага, ни жизни". Но если "жить надо", осуществление этого невозможно "без руководства в выборе своих поступков" и без ответа на вопрос о смысле жизни.
Человек не может не видеть в истории, продолжает он, что движение общей жизни находится не в усилении борьбы существ между собою, а в уменьшении несогласия в социуме, когда мир из вражды и несогласия, через подчинение разуму, приходит все более к согласию и единству. Поэтому единственным благом оказывается такое, при котором исчезла бы борьба с другими существами, а само благо не прекращалось. Ключом к этому становится любовь, влекущая личность к "жертве своего плотского существования для блага других". Любить - "значит желать делать доброе", и "только такая любовь дает полное удовлетворение разумной природе человека". Ввергнув же "свою жизнь в подчинение закону разума и в проявление любви", личность ощущает внутри себя и вокруг не только "лучи света того нового центра жизни, к которому он идет", но и действие этого света, проходящего через него, на окружающих (1).
В этом контексте Л. Толстой поднимает под религией "такое согласное с разумом и знаниями человека установленное им отношение к окружающей его бесконечной жизни, которое связывает его жизнь с это бесконечностью и руководит его поступками" (2). Поэтому религия - это двигатель "жизни человеческих обществ", и без неё разумное существование невозможно. Вера же - это особое душевное состояние, позволяющее человеку осознавать свое положение и обязывающее его к "известным поступкам" (3).
Но если религиозное учение утверждает положения бессмысленные, ничего не разъясняющие, а только еще больше запутывающие понимание жизни, пишет мыслитель, то это есть не вера, а ее извращение, утерявшее главные свойства истинной веры. Л. Толстой пишет об этом в противовес тому, что многие подразумевают под верой "исполнение обрядов, содействующее получению ими желаемого, как их учит этому церковное христианство" (3).
В его понимании вера - это ответ на то, как жить на свете "не перед людьми, а перед Тем, Кто послал меня в мир". Поэтому верить нужно не "в чудеса, в таинства, в обряды", а в "один закон", годный "для всех людей мира" (4). В основе истинной веры - руководство не "внешними правилами, а внутренним сознанием возможности достижения божеского совершенства" (5). Поэтому она подобна "ключу воды живой" (6) и не нуждается в храмах, украшениях, пении, многолюдных собраниях, а наоборот, "входит в сердце всегда только в тишине и уединении" (4).
"Учение Христа в том, что между Богом и людьми не может быть посредников и что нужны для жизни не дары Богу, а наши добрые дела. В этом весь закон Бога". Поэтому главное дело жизни - становление "лучше и лучше" (4). Любой "может погубить свою душу или спасти ее". Спасение предполагает трудолюбие, терпение и милосердие (2), и достижение этих добродетелей обеспечивается подавлением собственных страстей (3). Поэтому истинная церковь - "соединение людей истинно и потому одинаково верующих" - всегда внутренняя, т. е. "царство Божие - внутри вас" (4). Говоря другими словами, "царство Бога на земле" подразумевает высшее на земле благо - "мир всех людей между собою" (6).
Говоря устами князя Дмитрия Нехлюдова, писатель утверждает, что "люди достигнут наивысшего доступного им блага" лишь благодаря исполнению Божьих заповедей. Соблюдение постулатов - "единственный разумный смысл человеческой жизни", а "всякое отступление от этого есть ошибка, тотчас же влекущая за собою наказание" (7). Раз мы созданы по воле Божьей, рассуждает мыслитель, то должны следовать Его постулатам, что позволит нам быть счастливыми. А для достижения всеобщего счастья есть только одно средство: "надо, чтобы каждый поступал с другими так, как он желал бы, чтобы поступали с ним" (8).
Следующие Божьим постулатам "будут счастливее" тех, кто не исполняет их, ибо Христос "учит жизни такой, при которой, кроме спасения от погибели личной жизни, еще и здесь, в этом мире, меньше страданий и больше радостей, чем при жизни личной" (6). Люди приходят к истине разными путями, а вот насколько они близки к ней - "судить не нам". Вместе с тем заблуждение многих очевидно, и разобраться в этом человеку дано лишь тогда, когда он критично взглянет на то, что он считает правильным, и перестанет слепо "работать на основании того самого ложного понимания жизни, которое ему нужно изменить" (9).
Эти мысли Лев Толстой пропагандирует и доводит до людей в яркой художественной форме. Считающийся прототипом писателя один из героев романа "Анна Каренина" - Константин Левин - задается вопросом, кем бы он был и как прожил свою жизнь без веры, не зная, "что надо жить для Бога, а не для своих нужд". И сам же отвечает: "Я бы грабил, лгал, убивал. Ничего из того, что составляет главные радости моей жизни, не существовало бы для меня". Поэтому он называет очевидным и несомненным "проявление Божества" через явленные откровением миру "законы добра", в признании которых герой "соединен с другими людьми в одно общество верующих", именуемое "церковью". С момента осознания этого, Левин оценивает каждую минуту своей жизни не только не бессмысленной, но имеющей "несомненный смысл добра, который я властен вложить в нее" (10).
Почему не христианство?
Л. Толстой признает, что с приходом к вере его желания стали иными, а доброе и злое переменились местами. Он сравнивает себя с человеком, "тщетно отыскивающим по ложному рисунку значение кучи мелких перемешанных кусков мрамора", но вдруг "по одному наибольшему куску" догадавшимся, "что это совсем другая статуя". Возникающая же на ее месте новая, "вместо прежней бессвязности кусков", становится единым целым.
Вслед за этой констатацией писатель раскрывает свое прежнее восприятие Церкви как организации, кроме "смысла любви, смирения и самоотвержения" несущей и "смысл догматический и внешний". Сначала он пытается примириться с этой стороной религии, которая кажется ему чуждой, но не бесполезной. Однако со временем он отдаляется от Церкви по причине "странности" ее догматов и признания ею "гонений, казней и войн". Главное же, что подрывает его доверие к этому институту, - это равнодушие Церкви к тому, что мыслитель воспринимает как сущность учения Христа, и её пристрастие к тому, что кажется ему несущественным (6).
По его словам, "допущение убийства каких-бы то ни было людей разрушало главную основу христианского учения", посему совместить его с лишением жизни нельзя было иначе, как толкованиями, изменявшими "самую сущность" христианства. Но когда это осуществилось, "христианство, извратившись, перестало быть религией". Церковная вера стала делом "обычая", "выгоды" или поэтического настроения, а для религии, должной соединять людей и руководить их поступками, не осталось места (11). Иными словами, учение Христа о смирении и любви формально возвеличивалось священнослужителями, но при этом одобрялось многое несовместимое с ним.
Христианское настроение, составлявшее "смысл моей жизни", продолжает писатель, напрямую уничтожалось и по другой причине. Мне были не нужны церковные правила о соблюдении таинств, постов, молитв, но иных, основанных на христианских истинах, не предоставлялось. В данном контексте Л. Толстой называет удивительным тот факт, что места в Евангелии, ставшие основой для ряда принятых Церковью догматов, были самыми неясными, тогда как наиболее доступными были те, "из которых вытекало исполнение учения". В противовес этому в церковном учении догматы и производные от них "обязанности христианина" фиксировались "отчетливым образом", а о следовании идеям Иисуса говорилось в "туманных, мистических выражениях".
В контексте сказанного Л. Толстой касается и иудаизма, подчёркивая запутанность еврейского народа "бесчисленными внешними правилами, наложенными на него левитами под видом Божеских законов". Не только отношение человека к Богу, констатирует он, но праздники, гражданские и семейные отношения и даже подробности личной жизни признаны повелением и законом Бога. Однако Иисус, аналогично всем пророкам, берет из воспринимаемого людьми "законом Бога" и, откидывая наслоения, "свое откровение вечного закона" связывает с этими основами. Несмотря на звучащие в его адрес упреки в нарушении преподносимого "законом Бога", его учение "переходит в другую среду и в века", но и здесь оно оказывается не застрахованным от новых толкований. В результате этого в очередной раз происходит "подстановка человеческих низменных измышлений на место Божеского откровения", и вновь "буква покрывает дух" (6).
В своём "Предисловии к Евангелию" мыслитель прямо заявляет, что "под именем христианского учения" проповедовалась не идеология Иисуса, а учение церкви (12), которое, став запутанным, неясным и лицемерным, запрещало чтение Евангелия; признавало "поклонение иконам, мощам, непогрешимость Папы", а также "обязательность покорности светской власти" (вместо признания таковой со стороны "одного Бога") (11).
"По церковным толкованиям", учение Иисуса Христа представало не законом об улучшении жизни "для себя и для других", а правилом - "во что надо верить светским людям, чтобы, живя дурно, все-таки спастись на том свете". В понимании Л. Толстого всё это противоречило простому и ясному Евангелию, и поэтому до своего полного освобождения "от церковного учения", он "не понимал учения Христа о жизни во всём его значении" (6).
Духовной жаждою томим
Л. Толстой откровенничает, что на протяжении многих лет, размышляя над тем, почему человечество, имея возможность жить счастливо, "губит поколения за поколениями", он "отодвигал коренную причину этого безумия". Поначалу он связывал происходящее с неправильным экономическим устройством и государственным насилием, но со временем пришел к убеждению: "основная причина всего - это ложное религиозное учение" (8). Посредством "ложного воспитания и подкупа, насилия и гипноза", властвующие получают возможность "распространять ложное учение", скрывающее от людей "истинное учение, которое одно даёт несомненное и неотъемлемое благо всем людям" (13).
Мы так привыкли к окружающей нас религиозной лжи, пишет Л. Толстой, что не замечаем всего того ужаса, глупости и жестокости, которыми переполнено учение церкви. Но "дети замечают, и души их неисправимо уродуются этим учением". Ведь когда чистый, невинный, необманутый и еще не обманывающий ребенок спрашивает о принципах, "которыми должен человек руководиться в этой жизни", мы отвечаем ему "грубой, несвязной, часто просто глупой и, главное, жестокой еврейской легендой". Ему внушают как святую истину, что некогда "какое-то странное, дикое существо", именуемое Богом, сотворило мир и человека, после согрешения которого "злой бог наказал его и всех нас за это", а потом "выкупил у самого себя смертью своего сына". Поэтому "главное дело" человечества состоит в умилостивлении "этого бога" и избавлении от "страданий, на которые он обрек нас".
Считая происходящее полезным для ребенка, с удовольствием слушая повторение им всех этих ужасных рассказов, констатирует писатель, мы не осознаем страшного духовного переворота, происходящего в этот момент в душе ребенка. Главной жизненной целью для него становится "избавление себя от заслуженных кем-то вечных наказаний, мучений, которые этот бог наложил на всех людей". Таким образом, вместо заложенного от природы осознания своей ответственности в области нравственной ребенку внушается необходимость слепой веры в "безнравственные рассказы" и глотания окрошки из вина и хлеба. А значит, "преподавание так называемого закона божия детям" становится наиболее ужасным преступлением по отношению к ним. Но власть предержащим нужен этот обман, ибо "с ним неразрывно связана их власть" (8).
В романе «Воскресение» духовные переживания писателя нашли отражение в описании богослужения в тюремной церкви: "священник, одевшись в особенную, странную и очень неудобную парчовую одежду, вырезывал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы". Параллельно дьячок сначала читал, а потом пел "разные славянские, сами по себе мало понятные, а еще менее от быстрого чтения и пения" молитвы. Суть их сводилась преимущественно к пожеланию благоденствия государю и его семейству. Библейские стихи произносились "таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было понять". Зато очень внятно были прочтены места из Евангелия о том, "как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего Отца", изгнал из Марии Магдалины семь бесов, а затем объявил: "кто же поверит и будет креститься, будет спасен".
Смысл таинства состоял в том, что "вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах, превращаются в тело и кровь Бога". Главным действием было равномерное и плавное взмахивание священником салфеткой "над блюдцем и золотой чашей". Считалось, "что в это самое время из хлеба и вина делается тело и кровь, и потому это место богослужения было обставлено особенной торжественностью". Вкусивший это будто "съел кусочек тела бога и выпил глоток его крови", о чём громко пел дьячок.
Вслед за этим священник, "став перед предполагаемым выкованным золоченым изображением (с черным лицом и черными руками) того самого бога, которого он ел, освещенным десятком восковых свечей, начал странным и фальшивым голосом не то петь, не то говорить" славословия и молитвы. В завершение этого длительного процесса он вышел на середину церкви с золоченным крестом, и остальные стали подходить к нему, а он "совал крест и свою руку в рот, а иногда в нос подходившим к нему арестантам", которые старались поцеловать их.
Описывая происходившее в церкви, писатель отмечает, что никому из присутствующих "не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник", самым определенным образом учил, что "молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить пленных на свободу".
Все свершившееся Л. Толстой окрестил "величайшим кощунством", и не только потому, что священники воображают поедание и испитие тела и крови бога, но и потому, что они подвергают людей "жесточайшим мучениям" и скрывают от них "величайшее благо", которое Христос принёс им. Но люди знали, "что надо верить в эту веру". Священник знал об этом, потому что "за исполнение треб этой веры он восемнадцать лет уже получал доходы". Дьячок, совсем позабывший "сущность догматов этой веры", знал лишь то, что за поминание, молебен и даже за теплоту "есть определенная цена, которую настоящие христиане охотно платят". Начальство тюрьмы и надзиратели, никогда не вникавшие в основу христианства и в совершаемое в церкви, "верили, что непременно надо верить в эту веру, потому что высшее начальство и сам царь верят в нее". Большинство арестантов, за исключением немногих, тоже верили, что в золоченых иконах, свечах и крестах заключается "таинственная сила, посредством которой можно приобресть большие удобства в этой и в будущей жизни" (7).
Неудивительно, что за сиими рассуждениями последовало определение высшего государственного органа церковно-административной власти в Российской империи - Святейшего Правительствующего Синода - об отлучении графа Льва Толстого от церкви, правда, без анафемы.
Отлученный от церкви
В сим документе утверждается, что Церковь Христова не раз сталкивалась с хулой и нападениями "от многочисленных еретиков", к числу коих относится и "новый лжеучитель, граф Лев Толстой". Подчёркивая заслуги православной церкви, " вскормившей и воспитавшей" писателя, авторы выражают возмущение тем, что данный от Бога талант он использует "на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви", на истребление в умах и сердцах людей "веры православной". Далее говорится о проповедовании им ниспровержения "всех догматов православной Церкви и самой сущности веры христианской": отвержении "личного живаго Бога, во Святой Троице славимого", отрицании "Господа Иисуса Христа - Богочеловека", непризнании и глумлении над церковными таинствами. С учетом сознательного и намеренного отторжения Л. Толстым самого себя "от всякого общения с Церковию православною", последняя "не может считать его своим членом, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею" (14).
По словам супруги мыслителя Софьи Андреевны, "глупое отлучение это" вызвало "негодование в обществе, недоумение и недовольство среди народа". Л. Толстому "делали овации, приносили корзины с живыми цветами, посылали телеграммы" (15).
В письме Митрополиту Санкт-Петербургскому и Ладожскому Антонию (Вадковскому) она пишет, что "жизнь души человеческой, с религиозной точки зрения, никому, кроме Бога, неведома и, к счастью, не подвластна". Констатируя свою принадлежность Церкви, "от которой никогда не отступлю", С. Толстая подчеркивает, что для нее эта структура "есть понятие отвлеченное, и служителями ее" она признает исключительно понимающих истинное значение церкви. Виновными "в грешных отступлениях" от церкви Софья Андреевна называет не заблудившихся людей, а горделивых наставников, вместо "любви, смирения, и всепрощения" ставших "духовными палачами тех, кого вернее простит Бог" за их "полную отречения от земных благ" жизнь ("хотя и вне церкви"), чем "носящих бриллиантовые митры и звезды, но карающих и отлучающих от церкви пастырей ее" (16).
Говоря об отправке копии письма и на имя тогдашнего обер-прокурора Святейшего Синода Константина Победоносцева, Софья Андреевна вспоминала, как после ознакомления с черновиком Лев Николаевич с улыбкой произнёс: "Об этом вопросе написано столько книг, что и в этот дом не уложить, а ты хочешь их учить своим письмом" (17).
Его реакция на Определение Синода прозвучала позднее. Назвав документ незаконным или умышленно двусмысленным, содержащим "в себе клевету и подстрекательство к бурным чувствам и поступкам", Л. Толстой признал, что действительно "отрекся от церкви, называющей себя православной". Однако причиной этого шага писатель определил не восстание против Господа, а наоборот, желание служить Ему "всеми силами души".
Описав пройденный путь от сомнений до тщательного исследования "теоретически и практически" церковного учения, он заключает, что "учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения. И я действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую противную и ненужную вещь, чтобы она не мешала живым" (18).
В целом отлучение Л. Толстого от церкви внешне выглядит как результат противостояния авторитетного писателя и официальных религиозных структур, и подобная оценка бытует вплоть до сегодняшнего дня. Так, российский поэт и философ Петр Киле отмечает, что Л. Толстой, будучи и желая "остаться добрым христианином", подверг критике, "срывая все маски, как и создавал свои художественные произведения, обветшалую церковность"(19).
В свою очередь литературовед Павел Басинский называет расхождение Толстого и Православной Церкви "глубокой русской драмой". В то время как "все просвещенное дворянство было насквозь неверующим", этот глубоко верующий человек переживает о судьбах церкви, зажатой "в государственные тиски". Однако его категоричные взгляды и прямота, с одной стороны, и необдуманные решения церковников, с другой стороны, делают "конструктивный диалог" невозможным (20).
Тонкость тут в том, что в рамках сформировавшейся к тому времени в России политической системы религиозные структуры не были самостоятельным звеном во властной иерархии. И трудно предположить, что отлучение от церкви личности не всероссийского, а мирового масштаба произошло независимо от светских властей. А это наводит на мысль о том, что у царской власти были свои счёты со своенравным графом.
Неурожай - от Бога, голод - от царя
Взаимоотношения Л. Толстого с царем Николаем II не сложились, если так можно выразиться, с момента его коронации в 1896 г. Как известно, торжества по этому поводу, проходившие на Ходынском поле на окраине Москвы, привели к ужасной трагедии. По словам самого Николая II, толпа, с самой ночи ожидавшая бесплатной "раздачи обеда и кружки, наперла на постройки, и тут же произошла страшная давка", причём, ужасно прибавить, потоптано около 1300 человек!" (21).
Гуляния, обернувшиеся трагедией, вызвали возмущение русской интеллигенции. Бессмысленную жестокость произошедшего на Ходынке реалистично описал поэт и публицист Федор Сологуб (22). Не остался в стороне и Лев Николаевич. В своем дневнике он оценил происшедшее как "страшное событие" (23), а в письме русскому историку искусств Владимиру Стасову подчеркнул, что "безумие и мерзости" коронации ужасно тревожат его (24).
Дальше - больше! В 1989 году Л. Толстой тяжело переживает известия о неурожае в России и критикует власти из-за бедственного положения в деревнях. Он пишет, что существующие в России законы сводятся "в действительности к отсутствию всяких законов и полному произволу приставленных к управлению крестьянами чиновников" (25).
Наверняка, власти не оставили без внимания эту критику, как и более раннюю публикацию Л. Толстого в связи с голодом в 1891 году, на которую московская цензура наложила запрет. Тогда писатель возмущался: для чего нужно клеветать на народ, определяя причиной его бедности лень с пьянством? Ведь очевидно, что "наше богатство обусловливается его бедностью". Говоря другими словами, "народ голоден оттого, что мы слишком сыты", а значит для насыщения народа достаточно просто "не объедать его" (26).
Вместе с тем писатель не ограничивался словесным радением и резкими выпадами в адрес властей, но и принимал самое активное участие в оказании помощи нуждающимся: объезжал деревни, устраивал бесплатные столовые и пекарни, в которых выпекался хлеб и продавался по низкой цене (27).
С первых лет пребывания у власти Николая II Л. Толстой активно выступал и в поддержку религиозной "оппозиции". В 1897 г. он писал, что "в России не только нет веротерпимости, но существует самое ужасное, грубое преследование за веру, подобного которому нет ни в какой стране не только христианской, но даже магометанской" (28).
Это письмо было написано в защиту молокан, считавшихся "еретиками". Об этом свидетельствует факт его направления самодержцу на следующий день после заметки Л. Толстого в своем дневнике за 9 мая: "Нынче приехали патровские молоканы, я написал начерно письмо царю" (29).
Молокане не признавали икон и креста, не почитали святых, отрицали необходимость священнической иерархии, не совершали крестного знамения, считали греховным употребление спиртного. По религиозным соображениям они отказывались от военной службы, в связи с чем власти отбирали у них детей для направления в православные монастыри. Молокан ссылали на окраины Российской империи, в частности, Азербайджан. Община русских молокан до сих пор благополучно проживает в Исмаиллинском районе Азербайджана (30).
Л. Толстой неоднократно хлопотал перед Николаем II за молокан, особенно за возвращение им отобранных детей. В одном из писем он пишет: "Всякие религиозные гонения, кроме того, что роняют престиж правительства, лишают правителей любви народа, не только не достигают той цели, для которой учреждаются, но производят обратное действие" (31).
Значительную помощь Л. Толстой оказывал и духоборам, под которыми понимались приверженцы русского православия, отвергавшие внешнюю обрядность церкви и исповедовавшиеся только Богу. В первой половине XIX в. их тоже начали высылать в Грузию и Азербайджан, а позднее несколько тысяч духоборов эмигрировали в неосвоенные районы Канады.
С целью оказания материальной помощи эмигрантам Л. Толстой учредил благотворительный фонд из своего авторского гонорара за "Воскресение". В 1899 г. он писал супруге Софье: "Денег оказывается больше, чем я думал. Если ты не послала, то пошли 10 000, а остальные оставь" (32). Ответив, что уже отослала 9 000, она добавила: "Можно опять послать, это очень не дорого и просто делается" (33). Тогда же Л. Толстой предложил духоборам: "Хорошо бы было считать эти деньги, так же как и другие средства, которые вы получаете от добрых людей и от работающих братьев, общим достоянием и не делить по душам, а давать больше тем, у кого больше нужда" (34).
Однако наиболее ощутимым ударом писателя по политике Николая II был его антицерковный настрой, и этот вопрос требует небольшого разъяснения.
Столкновение "двух царей"
Известно, что после вступления в брак с византийской царевной Софьей Палеолог в 1472 г. великий князь московский Иван III принял родовой герб византийских императоров - двуглавого орла. Спустя несколько лет в лапах птицы появляются меч с православным крестом. Как писал Федор Достоевский, русский народ именует своего государя "православным царём" и принимает его как "охранителя, единителя, а когда прогремит веление божие, - и освободителя православия и всего христианства, его исповедующего, от мусульманского варварства и западного еретичества" (35).
Данный акцент представляется важным, поскольку Николай II впитал в себя эту мысль с раннего юношества, чему во многом способствовал его преподаватель Константин Победоносцев. Император верил, что абсолютная монархия покоится на православии, самодержавии и народности - трёх столпах, еще в период правления Николая I представленных российским министром Сергеем Уваровым как основное условие "политического существования" империи (36).
По словам русского генерала Александра Мосолова, цесаревич на заре формирования личностных ориентаций приобрел незыблемую веру "в судьбоносность своей власти". Его призвание исходило от Бога, он "ответствовал" только перед Ним и совестью (37).
Возможно, ограничься сарказм автора "Воскресения" критикой русского православия на бытовом уровне, серьезной реакции властей не последовало бы. Однако роман оказался квинтэссенцией обличения не только церкви, но и посредством тонкостей сюжетной линии государственных институтов. Закрыть глаза на это в Петербурге не могли, даже когда речь шла о писателе такого масштаба, так как речь шла о безопасности сложившейся властной системы. Не случайно авторитетный советский и российский кинорежиссер Александр Митта, называя "Воскресение" самым реалистическим и социально затребованным романом Л. Толстого и описывая его как "кровоточащий срез российской жизни от дворцов аристократии до борделей и смрадных тюрем", отмечает, что редко какое произведение так сильно влияло на умы людей (38).
Даже вышеперечисленных фактов предостаточно для понимания того, что у российского государя был зуб на Л. Толстого. И не маленький. Тем более что писатель происходил из дворянского рода, известного с 1351 года и был членом-корреспондентом Императорской Академии наук. Будучи внуком генерала Николая Волконского, граф Толстой состоял в близком родстве с князьями Голициными, Горчаковыми, Трубецкими и принадлежал к аристократической верхушке русского дворянства.
Неудивительно, что русский самодержец рассматривал антицерковную линию Л. Толстого как доказательство антигосударственного характера всей деятельности мыслителя. Да и в светском обществе того периода творчество Л. Толстого воспринималось как вызов имперской системе. По словам известного журналиста и издателя Александра Суворина, в государстве было "два царя": Николай II и Лев Толстой. "Кто из них сильнее? Николай II ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой, несомненно, колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Синод имеет против него свое определение, Толстой отвечает, ответ расходится в рукописях и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост" (39).
К слову, прикомандированный в то время к Московскому охранному отделению (будущий генерал-майор российского корпуса жандармов) Александр Спиридович писал, что он и его сотрудники "слышали не раз" о высочайшем повелении "не трогать ни в коем случае" Льва Толстого, находившегося "под защитой его величества" (40).
Но при всем "не трогать" даже беглый взгляд на взаимоотношения Николая II с великим писателем позволяет со значительной долей вероятности предположить, что граф Толстой был отлучен от церкви непосредственно по инициативе Николая II. Но этот шаг властей не только не успокоил ситуацию, но и способствовал еще большему отчуждению, говоря словами А. Суворина, "двух царей".
Противление злу пером
Через два месяца после отлучения в Обращении к "царю и его помощникам" Л. Толстой назвал невозможным, чтобы в обществе было "хорошо одним, а другим - худо". Поэтому власти "ловят, заключают, казнят, ссылают" людей тысячами, а количество недовольных от этого только увеличивается (41).
В письме же Николаю II писатель констатирует, что треть России находится "в положении усиленной охраны, то есть вне закона". Растёт армия полицейских, тюрьмы и места ссылок переполнены, к политическим преступникам причисляют простых рабочих. Войска "высылаются с боевыми патронами против народа", в результате чего происходят "братоубийственные кровопролития". Говоря о нелепостях "запрещений" (в аспекте цензуры) и жестокости религиозных гонений, Л. Толстой идет ещё дальше. Он называет двойной неправдой уверенность царской власти в свойственности "русскому народу" православия и самодержавия. Это заблуждение, пишет он, призывая Николая II не верить тому, что крики "ура" при встрече царя с толпой народа являются проявлением "преданности вам". Часто люди, "которых Вы принимаете за выразителей народной любви к Вам, суть не что иное, как полицией собранная и подстроенная толпа, долженствующая изображать преданный Вам народ". Но если бы Вы услышали крестьян, сгоняемых с деревень, "на холоду и в слякоти" дожидающихся "царского проезда", Вы бы не услышали признаний в любви. Да и вообще "во всех сословиях никто уже не стесняется" бранить царя "и смеяться над ним". Посему, резюмирует Л. Толстой, самодержавие "есть форма правления отжившая, могущая соответствовать требованиям народа где-нибудь в центральной Африке, отделенной от всего мира, но не требованиям русского народа, который все более и более просвещается общим всему миру просвещением". Поддерживать самодержавие и "связанное с нею православие можно только, как это и делается теперь, посредством всякого насилия", но такими мерами "можно угнетать народ", а не "управлять им" (42).
В 1908 г. Л. Толстой пишет, что осуществляемые властями "бесчеловечные насилия и убийства", кроме прямого зла, причиняемого жертвам и их семьям, наносят "величайшее зло всему народу". Эти преступления, говорит он, в сотни раз превышают содеянное ворами, разбойниками и всеми революционерами вместе взятыми. Причем антинародные акции совершаются под видом поддерживаемого "нераздельными в понятиях народа с справедливостью и даже святостью учреждениями: сенат, синод, дума, церковь, царь". Тем самым "представители христианской власти, руководители, наставники, одобряемые и поощряемые церковными служителями", разрушают в людях "последние остатки веры и нравственности, совершая величайшие преступления: ложь, предательство, всякого рода мучительство", вплоть до бесконечных убийств. Все это осуществляется власть предержащими для того, чтобы "самим пожить еще немножко в том развращении, в котором вы живёте и которое вам кажется благом" (43).
В рамках ярого антивластного настроя Л. Толстой ни на йоту не пересмотрел своего отношения к церкви. Комментируя в своём дневнике посещение епископом Тульским Парфением (Левицким) Ясной Поляны в 1909 г., писатель приходит к выводу, что архиерей, "очевидно, желал бы обратить меня, если не обратить, то уничтожить, уменьшить мое, по их - зловредное влияние на веру в церковь". Особенно неприятным в этой связи Л. Толстой называет просьбу епископа "дать ему знать, когда я буду умирать". "Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я «покаялся» перед смертью", - пишет он. Вслед за этим он фиксирует своё нежелание возвращаться к церкви и причащаться перед смертью, ибо для "меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от Бога". Резюмируя сказанное, Л. Толстой завещает похоронить его "без так называемого богослужения, а зарыть тело в землю" (44).
Наверное, последовавшая вскоре смерть писателя стала облегчением для властей. Но и она, естественно, не изменила отношения к нему самого Николая II. После ухода Л. Толстого из жизни, С. Толстая обратилась к правителю с просьбой приобрести Ясную Поляну в государственную собственность: «Передать его колыбель и могилу под охрану государства составляет горячее наше желание. Я сочла последним к его памяти долгом сохранить неприкосновенным в руках русского государства его материальное и духовное богатство».
В письме речь шла и о рукописях, которые вдова писателя желала оставить "в России и для России", безвозмездно предоставляя их "на вечное хранение в одно из русских государственных или научных хранилищ". 10 мая 1911 г. она "взялась передать письмо" к государю (45), но тот нашёл покупку имения графа Толстого правительством "недопустимой" (46).
Внешне причиной неудовлетворения просьбы С. Толстой вновь проявился Святейший Синод. Обер-прокурор Владимир Саблер заявил, что "увековечение на казенный счет памяти Толстого будет понято как желание упрочить в народном сознании его учение", а это недопустимо "ввиду Определения Святейшего Синода об отпадении его от православной церкви".
Правда, со стороны Николая II Софье Андреевне была пожалована пенсия "из средств государственного казначейства в размере 10 000 рублей в год", в связи с чем вдова писателя отправила министру финансов Владимиру Коковцову письмо "с благодарностью государю" (47).
Весьма симптоматично, что после прихода к власти большевиков В. И. Ленин подписал в 1918 г. постановление правительства о возложении на местный Совет государственной обязанности по охране имения "Ясная Поляна" со всеми "историческими воспоминаниями", связанными с ним (48).
Получается, что Л. Толстой оказался для коммунистов «своим»?
Лев Толстой - революционер?
В целом в произведениях и взглядах великого писателя Ленин видел "кричащие противоречия". Считая его гениальным художником, оставившим "не только несравненные картины русской жизни, но и первоклассные произведения мировой литературы", социальную значимость писателя Ленин видел в присутствии в нём сильного и искреннего протеста "против общественной лжи и фальши"; трезвого реализма; срывания "всяческих масок"; беспощадной критики "капиталистической эксплуатации"; разоблачения "правительственных насилий"; комедии "суда и государственного управления" (49).
Л. Толстой "с огромной силой и искренностью бичевал господствующие классы, с великой наглядностью" демонстрировал "внутреннюю ложь всех тех учреждений, при помощи которых держится современное общество": церковь, суд, буржуазную науку (50).
С другой стороны, писал Ленин, Л. Толстой - это "истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом", проповедовавший одну из "самых гнусных вещей, какие только есть на свете" - религию, желавший "поставить на место попов по казенной должности - попов по нравственному убеждению". По мнению Ленина, это было важнейшим внутренним противоречием писателя, так как, отражая "накипевшую ненависть, созревшее стремление к лучшему, желание избавиться от прошлого", он параллельно проявлял "незрелость мечтательности, политической невоспитанности, революционной мягкотелости" (49).
В свою очередь Георгий Плеханов отмечал, что для общественного развития "нравственная проповедь" Л. Толстого имела отрицательное значение. Причину этого он видел в "метафизическом идеализме" писателя, приведшем его к убеждению, что единственный способ решения российских проблем - обращение "угнетателей на путь истины". Л. Толстой считал возможным "нравственно исправить угнетателей, побудив их отказаться от повторения дурных поступков", но, по словам Г. Плеханова, "ему в голову не приходило спросить себя, не обусловливается ли власть истязующего над истязуемым и казнящего над казнимым какими-нибудь общественными отношениями, для устранения которых можно и должно было бы воспользоваться насилием" (51).
Признаем, оба марксиста подходили к творчеству Л. Толстого с позиции его вклада в развитие революционного движения в России. Но разве революция всегда предполагает насильственный слом государственного строя и физическое устранение политических противников? Разве не с таким подходом Л. Толстой боролся значительную часть своей творческой жизни? Разве не в искоренении такого взгляда на вещи (причем на фоне констатации жестокости властвующих и задавленности рабочих масс) он видел предназначение религии!?
Основным лейтмотивом учения Л. Толстого был призыв к любви человека к человечеству и природе посредством духовного-нравственного формата веры. А раз так, нельзя ли назвать его революционером человеческого духа? Ведь он фактически стремился привнести новые ощущения во взаимоотношения человека с Богом! Неслучайно Максим Горький, которого принято считать "пролетарским" писателем, писал о Толстом: "Мысль, которая, заметно, чаще других точит его сердце, - мысль о Боге" (52).
Однако для Ленина неприятие и отторжение Л. Толстым царской власти имели гораздо большее значение, чем его религиозные воззрения. Как подчеркивал нарком просвещения Александр Луначарский, Л. Толстой призывал к упразднению частной собственности и церкви, ставшей "утверждением господства правящего класса" (53).
Так что нет ничего странного в том, что упомянутым выше постановлением правительства Ясная поляна была передана в пожизненное пользование Софьи Андреевны. На следующий год Народный комиссариат просвещения выдал дочери Л. Толстого - Александре Львовне - Охранную грамоту, объявлявшую усадьбу и её имущество "национальным достоянием" (48).
В 1920 г. Ленин подписал Декрет о национализации Дома Л. Толстого в Москве. Спустя год Ясная Поляна стала "национальной собственностью РСФСР" (54). А. Толстая организовала здесь культурно-просветительный центр, при поддержке советской власти открыла школу. Однако, как она пишет в своих воспоминаниях, вскоре коммунисты стали требовать "марксистского освещения Толстого при даче объяснений в толстовских музеях"; усилилась "антирелигиозная пропаганда, детей священников выгоняли из школ" (55).
Могло ли быть по-другому в условиях известного отношения советской власти к религии? В частности, А. Луначарский, называя Л. Толстого "большим союзником" коммунистов в борьбе с "церковным строем", подчеркивал расхождение с ним "в его глубоко религиозных воззрениях": "Мы - атеисты, - он верил в бога, как в духа, как в правду, как в любовь, которая, по его мнению, лежит в основе всего мира и самого существования человеческого сознания" (56).
Комментарии, как говорится, излишни. Разве человек, верующий в Бога, как в правду, мог стать полностью "своим" для большевиков?
К слову, в этом контексте судьба Л. Толстого имеет немалое сходство с судьбой выдающегося азербайджанского просветителя Мирзы Фатали Ахундова. В том смысле, что значительный пласт их политико-религиозных воззрений не только был отвергнут властными структурами, но и остался непонятым простым народом.
Две родственные души
Автор уже обращался к образу М. Ф. Ахундова, обретшего весьма спорную славу ниспровергателя догматов Ислама. Выступая против догматического подхода к положениям Ислама со стороны чиновников от религии, азербайджанский просветитель в большей степени подвергал критике ритуальные наслоения, преподносимые духовенством как основы веры.
Немалую часть критики М. Ф. Ахундов направлял и в адрес светских властей, способных "только к различным насилиям" против народа, подвергая его "страшным истязаниям и мучениям". При этом мыслитель фиксировал, что в случае вкушения "сладости свободы" и осознания "прав человечества", народ никогда "не согласился бы на подобное позорное рабство", устремившись к наукам и приближаясь к прогрессу. Но "данный путь неосуществим", пока "существует ненавистная твоя религия".
Заключительный аккорд действительно можно трактовать как антиисламскую позицию Мирзы Фатали. Но только в случае выдергивания этой цитаты из контекста. Насколько представляется, М. Ф. Ахундов имел в виду не собственно религию, а привнесенные в неё искусственные сложности.
Негодуя на лишение людей духовной свободы, он отмечает, что "духовенство заставляет нас исполнять всякое глупое свое требование под видом религиозных треб", сопряженное с немалым ущербом "для нашего кармана и здоровья". А "мы не смеем пикнуть против его воли, опасаясь адской муки, будучи с малолетства напуганы им этою будущею инквизициею".
Вместе с тем, по его словам, только в случае вникания в сущность религии с помощью наук в народе произойдет понимание, "что такое она, какая в ней необходимость и в какой форме она должна быть". При ином развитии событий на фоне "бесчисленных различных разветвлений" нравственность будет "совершенно забыта чрез них" (57).
Как видим, пути Л. Толстого и М. Ф. Ахундова имели много общего? Ратуя за счастье народа, они были отвергнуты духовенством и остались непонятыми простым людом - в немалой степени из-за неприятия их взглядов власть предержащими? Граф Л. Толстой был отлучен от церкви, а погребению М. Ф. Ахундова на мусульманском кладбище чинились препятствия. Наверняка, кто-то может сказать о своего рода трагедии двух великих людей, оказавшихся неуслышанными при жизни. Но насколько верной является такая оценка, если сказанное ими остаётся современным и своевременным даже спустя сто лет?
В свете же затронутой исламской составляющей в творчестве М. Ф Ахундова отметим, что тема Ислама занимала особое место и в размышлениях Л. Толстого.
Л. Толстой о единстве мировых религий
Врач семьи Толстого, писатель и переводчик Душан Маковицкий отмечает, что мыслитель уважительно относился к мусульманству и ставил его, какое оно есть, гораздо выше церковного учения. "Магомет, - говорил Л. Толстой, - постоянно приводит Евангелие. Христа не признает богом и себя не выдает за бога. У магометан нет бога, кроме бога, и Магомет пророк его. Нет никаких догматов, никаких таинств. Что лучше: православие или магометанство? Для меня ясно, что магометанство лучше", и оно "мне очень помогло" (58).
Неподдельный интерес писателя к Исламу, а также его многочисленные положительные высказывания о мусульманстве подвели многих ко мнению чуть ли не о принятии им Ислама. Однако, как просматривается из записей и откровений мыслителя, при всем уважении к исламской духовности, его основной идеей было единение человечества вне зависимости от национальности и вероисповедания.
Татьяна Архангельская, долгое время исследовавшая наследие Л. Толстого и проработавшая ведущим научным сотрудником дома-музея писателя в Ясной Поляне, пишет, что писатель часто получал труды со всех концов России и из других стран, в том числе об исламе. В частности, работа А. А. Девлет-Кильдеева "Магомет как пророк" имеет дарственную надпись от 1899 г.: "Глубокоуважаемому Великому Просветителю Графу Льву Николаевичу Толстому от его почитателя мусульманина башкирца Арслан Али Султанова". В 1910 г. в Ясную Поляну регулярно поступал двухнедельный научно-литературный и общественный журнал "Мусульманин", издаваемый в Париже. В №19 этого издания был опубликован ответ Л. Толстого на прозвучавший в его адрес вопрос от татарского писателя Мирсаяфа Крымбаева: "Можно ли, придерживаясь религии Магомета, дойти до счастливой совершенной жизни?" (с выражением сомнения в жизнеспособности Ислама) (59).
В этом письме Л. Толстой фиксирует наличие единой для всех религий основы: "любовь к богу, т. е. к высшему совершенству, и к ближнему". Вместе с тем он указывает на присущие всем религиозным учениям ложные толкования, добавляемые "к основной религиозной истине" их последователями. По его словам, аналогичное "совершилось и совершается" в мусульманстве, и задачей людей является освобождение учений от всего, что скрывает его истинную сущность.
Л. Толстой подчеркивает, что желающий служить прогрессу человечества должен "не отрицать огулом" религию, а наоборот, осознав глубокие основы её постараться очистить их от "наростов". Благо в мусульманстве "мертвых внешних форм" гораздо меньше, "чем во всех других больших религиях". Непосредственно в Коране "можно найти много верного и глубокого" (60).
В понимании великого писателя "строгое магометанство со своим основным догматом единого Бога" появилось в противовес искаженному христианству, выродившемуся "в идолопоклонство и многобожие" (3).
В письме Верховному муфтию Египта Мухаммаду Абдо, которого он считал "просвещенным человеком", Л. Толстой называет его человеком "одной со мной веры". Признавая факт наличия разных вероисповеданий, писатель утверждает существование лишь одной истинной веры, которая состоит "в признании Бога и Его закона, в любви к ближнему" и осуществлении по отношении к другим желаемого для себя. Именно поэтому "все истинно религиозные принципы" являются идентичными для евреев, буддистов, христиан и мусульман. Но "чем более религии преисполняются догматов, предписаний, чудес, суеверий, тем более они разъединяют людей", порождая "недружелюбие". Идеальная же цель человечества - общее единение - достижима лишь при простоте религии и ее очищении от наслоений (61).
Проживавшему в Семипалатинске педагогу, автору несколько статей о писателе в мусульманских журналах Рахматулле Елькибаеву, которого он называет любезным братом, Л. Толстой озвучивает свое мнение о том, что истинная религия - одна, а "часть её проявляется во всех исповеданиях". Значительное же соединение этих частей в данной "истинной религии", вкупе с ее уяснением, позволит человечеству прогрессировать. В этом свете "всем любящим истину" важно стараться "отыскивать не различия в религиях и их недостатки, а их единство и достоинства". Именно это, по словам Л. Толстого, он и пытается осуществлять в отношении "всех религий", в том числе "хорошо мне известного ислама" (62).
Истины общей для всех людей религии нашего времени, пишет Л. Толстой, понятны и близки сердцу каждого. Поэтому для родителей, правителей и наставников, "вместо отживших и нелепых учений о троицах, богородицах, искуплениях, улетающих на небо буддах и Магометах, в которые они сами часто не верят", лучше внушать детям и взрослым простые, ясные истины этой единой религии. Ее метафизическая сущность заключается в наличии в человеке духа Божьего, а практическое правило - поступай по отношению к другим таким образом, как тебе хотелось бы, чтоб поступали с тобой (3).
В январе 1910 года, отвечая самарскому мулле Фатиху Муртазину, впоследствии редактору и издателю журнала "Икътисад", писатель называет мусульман "совершенно правыми" в непризнании ими "бога в трех лицах". Пророков Мухаммада и Иисуса, аналогично Будде, Конфуцию и многим другим, он считает такими же людьми, "как и все остальные". Их отличие он видит исключительно в более верном исполнении воли Всевышнего. Наряду с этим он считает "ошибочными" утверждения о том, что Коран является словом бога, переданным "через ангела Гавриила Магомеду" (63).
Несмотря на это, взгляды Л. Толстого находили поддержку и в мусульманской среде. По словам одного из биографов писателя Павла Бирюкова, индийский мусульманин Абдуллах Аль-Мамун Сухраварди, отвечая на запрос о его отношении к мыслителю, называет себя учеником Л. Толстого, так как является поборником "мира и непротивления". "Это может казаться парадоксальным, - пишет Сухраварди. - Но парадокс исчезает, если читать Коран, как читает и истолковывает Толстой Библию - в свете Правды и Разумения". Здесь П. Бирюков восклицает: "Как трогательно это единение душ между столь разнородными по внешнему облику лицами. И как утешительно, что существует между людьми эта внутренняя однородность" (64).
В письме к татарскому мусульманину Асфандияру Воинову Л. Толстой признает радостным для него "согласие" приверженцев Ислама с "главными пунктами" его учения, "выраженными в ответе Синоду". "Я очень дорожу духовным общением с магометанами", - заключает писатель.
Согласно приводящему этот текст татарскому исследователю Азату Ахунову, растущая популярность Л. Толстого среди мусульман вызывала обеспокоенность властей, и дело дискредитации писателя в глазах мусульманской общественности было поручено казанскому миссионеру Якову Коблову (65). Вскоре появилось его заключение о сложности определения, "насколько подлинна эта переписка, распространенная в Казани в литографированном виде, хотя и за подписью Льва Толстого" (66).
Уникальность Л. Толстого проявилась в том, что он пропустил религиозное учение ислама, как и христианства, через свой внутренний мир. Именно этот нюанс, насколько представляется, стал основополагающим для стыковки в его мировидении мусульманской религии с идеями "истинного христианства" - как базиса для идеального общества, объединенного общим мировоззрением. Согласимся, звучит утопично, но писатель пытался найти своим взглядам и практическое применение - как в своей собственной жизни, так и посредством советов людям, обращавшимся к нему с вопросами.
В качестве примера можно привести его переписку с православной женщиной, которая была замужем за мусульманином, чьи оба сына исповедовали православие, но хотели перейти в магометанство. Речь идёт о супруге подполковника русской армии, топографа Ибрагима Векилова (будущего генерал-майора, начальника военно-топографического отдела Генерального штаба Национальной армии Азербайджанской Демократической Республики) Елене Ефимовне Векиловой.
Но прежде, чем перейти к тексту письма и ответу мыслителя, целесообразно предоставить небольшую зарисовку о семье Векиловых.
Лев Толстой и семья Ибрагима Векилова
В 1866 г. потерявший отца 12-летний Ибрагим Векилов благодаря поддержке известного в Тифлисе богослова и просветителя Мирзы Гусейна Гаибзаде был зачислен на подготовительные курсы под личную опеку директора Мамлеева, согласившегося обучить мальчика русскому языку. По окончании средней школы Ибрагим быт направлен в Петербургское военно-топографическое училище. В 1879 г. в чине прапорщика он приступил к службе в располагавшемся в Тифлисе штабе Кавказского военного округа. Он возглавлял работу по уточнению государственной границы России с Ираном; под его руководством создавались карты ряда районов Кавказа и Крыма (67).
Однако в личной жизни ему пришлось столкнуться с большими сложностями. Несмотря на заслуги перед царской властью, ему отказали в разрешении вступить в официальный брак с полюбившейся русской по национальности девушкой - Еленой Ермоловой, дочерью мелкого чиновника. Основанием был тогдашний закон Российской империи о допустимости заключения брака только между единоверцами, что исключало женитьбу мусульманина на христианке. Выходом из ситуации было отречение от своей религии, что было неприемлемым и для Ибрагима, и для Елены, родители которой грозили ей отлучением от семьи в случае перехода в мусульманскую веру (67).
В надежде изменить ситуацию И. Векилов обращается с письмом об узаконивании брака к уже известному нам К. Победоносцеву, обер-прокурору Святейшего Синода, но в ответ ему рекомендуют даже не мечтать о женитьбе на русской: "Мы отберем у вас детей, у вас нет прав на отцовство над ними" (68).
В 1883 г. И. Векилов включен в состав русско-персидской комиссии, занимавшейся уточнением границы от Каспийского моря до Афганистан, и на следующий год он увозит Елену в Туркестан. Там у них рождаются двое сыновей, но узаконить брак они не могут вплоть до 1891 г. В этом году подполковника И. Векилова по российско-османскому соглашению командируют в Стамбул для создания топографических карт Карской области и военной карты Босфора. Здесь он обращается за помощью к болгарскому православному священнику Георгию Мисарову, не только обвенчавшему Векилова и Ермолову в церкви, но и предоставившему супружеской чете подтверждающий документ.
В 1894 г. после возвращения в Россию И. Векилов возобновил ходатайство об официальном признании их брака, подав прошение на имя царя Александра III. Государь, с учетом заслуг И. Векилова, позволил, в виде исключения, «не в пример прочим», узаконить брак. Но при этом оговаривалось, что рожденные дети должны быть крещены и воспитаны в православной вере (67).
Через 10 лет, однако, общественно-политическая ситуация в Российской империи вынудила царские власти издать указ, несколько расширивший права "лиц, принадлежащих к инославным и иноверным исповеданиям" (70). А в 1905 г. было принято Положение Российского Комитета министров "Об укреплении начал веротерпимости", запрещавшее преследование людей за переход из православной веры "в другое христианское исповедание или вероучение". Они признавались принадлежащими к избранному ими "вероисповеданию или вероучению" (71).
Примечательно, что, по словам тогдашнего председателя Комитета министров, будущего российского премьера Сергея Витте, при обсуждении вопросов о веротерпимости К. Победоносцев, столкнувшись с мнением митрополита Антония, идущим "вразрез с идеей о полицейско-православной церкви", которую он двадцать пять лет "культивировал в качестве обер-прокурора Святейшего Синода", перестал посещать заседания Комитета (72).
Как бы то ни было, Положение от 1905 г. реально ослабило вожжи в конфессиональной среде России, что позволило сыновьям и дочери И. Векилова поставить вопрос о принятии ими мусульманства. По словам Л. Векиловой, в семье главенствовали искренние отношения, поэтому "нравственные раздумья и сомнения детей не могли не волновать родителей". Но влияние отца, окружение мусульманских друзей и родственников, желание стать среди них «своими» склоняли чашу весов в сторону Ислама. И все трое, уже взрослые люди, как бы им и не хотелось огорчать мать, просили ее разрешить им принять мусульманство. Дедушка Ибрагим был рад этому, хотя к православию относился терпимо, а бабушка Елена была "не в силах принять какое-либо решение". Будучи воспитанной в строгих нормах христианства, она "решила переложить ответственность за решение этого вопроса на плечи Льва Николаевича Толстого", направив ему в 1909 г. письмо (69).
Обращаясь к Л. Толстому, она писала, что сыновья Векиловых (один - студент Технического института в Петербурге, второй - юнкер Алексеевского военного училища в Москве) просят ее разрешения "перейти в веру отца". Причиной их решения она обрисовала не "материальный расчет", а лишь стремление "прийти на помощь" азербайджанскому народу, "слиться" с которым им "мешает религия". Хотя в свете последних государственных указов это не возбраняется, ее, как мать, беспокоили "гонения на инородцев, которые у нас существуют". Изложив эти мысли, Елена Ефимовна попросила совета писателя (67).
В ответном письме Л. Толстой, одобрив желание сыновей Векиловых "содействовать просвещению" азербайджанцев, подчеркнул невозможность с его стороны "судить о том, насколько при этом нужен переход в магометанство". В то же время, говоря о предпочтении ими Ислама православию, в особенности по "благородным мотивам", он заявил о своем сочувствии "такому переходу". "Для меня, ставящего выше всего христианские идеалы и христианское учение в его истинном смысле, - констатирует писатель, - не может быть никакого сомнения в том, что магометанство по своим внешним формам стоит несравненно выше церковного православия". Поэтому, если человек находится перед выбором, "для всякого разумного человека не может быть сомнения" в предпочтении мусульманства, признающего догмат "Единого Бога и его пророка", вместо "сложного и непонятного богословия - троицы, искупления, таинств, богородицы, святых и их изображений". Исламу стоит лишь "откинуть все неестественное, внешнее в своем вероучении", поместив в основу "религиозно-нравственное учение Магомета", чтобы естественно слиться с базовыми принципами "всех больших религий и в особенности с христианским учением" (73).
После получения этого ответа все дети Ибрагима и Елены Векиловых с благословения родителей приняли Ислам и поменяли имена: Борис стал Фарисом, Глеб - Галибом, а Татьяна - Рейхан.
Как видим, Л. Толстой пытался реализовывать собственные взгляды на практике, и это проявлялось в его внимательном отношении к письмам людей. Отвечал он практически всем, независимо от их положения в обществе, национальности или вероисповедания. Причем очень подробно, как и Елене Векиловой. Великая Личность! Глыба! Посвятившая свою жизнь человечеству. В прямом смысле слова.
Революционер духа
Наверное, для многих Лев Николаевич навсегда останется исключительно великим писателем. Но даже беглый взгляд на его жизнедеятельность свидетельствует о разносторонности этого выдающегося мыслителя, философа, социолога, историка и просто блестящего гражданина своего Отечества. Всё это лишний раз подтверждает: патриотизм, любовь к Родине, корням, земле проявляется далеко не посредством громких заявлений о свободе и независимости, а делами. В лице Л. Толстого они воплотились как посредством его прямых действий, так и благодаря литературно-художественной и публицистической стезе.
Блестящий ум, поразительная работоспособность, высочайший интеллект, кругозор, знание языков, интерес к культуре народов мира - все было пущено для того, чтобы помочь людям обрести счастье. Это показатель не просто широты души и высочайшей нравственной планки писателя, но и служения Истине. Той, что вела и ведет людей к свету и дарит надежду на будущее.
Поэтому невозможно согласиться с русским философом Николаем Бердяевым, считавшим Л. Толстого ответственным за "за революцию русскую", так как "много сделал для разрушения России". По его словам, Л. Толстой - "настоящий отравитель колодцев жизни", а его учение - "яд, разлагающий всякую творческую энергию" и "обратная сторона бунта против божественного миропорядка" (74).
Однако наш герой - скорее, революционер духа, революционер сознания. Не разрушительного, а наоборот, созидательного. Ибо путь к этому великий человек определил через религию. "Человек есть слабое, несчастное животное до тех пор, пока в душе его не горит свет Бога, - писал он. - Когда же свет этот загорается (а зажигается он только в душе, просвещенной религией), человек становится могущественнейшим существом мира. И это не может быть иначе, потому что действует тогда в нем уже не его сила, а сила Божья. Так вот что такое религия и в чем ее сущность" (3).
Как интересно высказался на этот счет известный российский кинорежиссер Андрей Кончаловский, Л. Толстой "искал Бога и нашёл его. Нашёл в своей душе" (75). И отсюда убеждение: писатель оказался победителем. Не только себя. Не только стандартности, обыденности и шаблонности, но и своей эпохи. Посему он - непревзойденный, а его вклад в религиозное мышление человечества - неимоверный. Неподъемный.
Как сказал М. Горький, если бы Лев Николаевич "был рыбой, то плавал бы, конечно, только в океане, никогда не заплывая во внутренние моря, а особенно - в пресные воды рек (52). П. Бирюков же сравнивает его с зеркалом, в котором "собираются лучи умственного и нравственного развития нашего века, и как из оптического фокуса он бросает яркий свет на жаждущее этого света человечество" (76).
Мы же от себя добавим, что Л. Толстой был аналитиком человеческой души. В его стремлении к Истине единственным средством были добро и любовь. Именно поэтому он актуален для любого времени, вне зависимости от общественно-экономический формации на дворе. И в этом его уникальность!
